Ешь, молись, люби. Но сначала всё-таки ешь.
Кстати, о темпористике. Перепощу сюда описание моего предполагаемого типа, а то темпористика.рф лежит. В некоторых моментах прямо 
Только сейчас стало стыдно, что не читала ничего из его произведений. Разве что в последнем абзаце не очень, не получается из меня "незаметный человек". Ну и предпоследнее, насчёт книг... а может и так. Не знаю точно. Но вот остальное — прям как с Посейдонычем.
Шварц (БВПН)На душе моей темно,
Братцы, что ж это такое?
Я писать люблю одно,
А читать люблю другое!
Евгений Шварц
Шварц, Евгений Львович (1896-1958) — известный русский писатель, драматург автор более двадцати театральных пьес, автор сценариев к девяти кинофильмам и одному мультфильму, а также нескольких сказок, повестей и рассказов.
Тип Шварца — БВПН. Для писателя, это трудное, даже проблемное, сочетание аспектов, делающее творческий процесс одновременно и радостным и болезненным. Благодаря первому, целевому будущему писателю легко начинать новое произведение, но в самом процессе созидания (а сам процесс гораздо более важен) этот аспект его практически не поддерживает. Тем не менее Шварц, как и многие писатели с сильным будущим (Герберт Уэлсс, Франц Кафка), довольно плодовит и причины этого феномена поможет раскрыть темпористика.
“...когда работа останавливается, то я впадаю в состояние преступного, тупого, свинского ничегонеделания”.
Для людей с первым будущим и третьим прошлым характерно корить себя за лень, за бездействие. Особенно сильно это проявляется у мужчин, ведь мужчины более склонны отождествлять себя и своё дело. Третье, оценочное прошлое, говорит человеку кем он должен быть. Если он должен быть писателем — то для того чтобы чувствовать себя хорошо, для того чтобы дать себе положительную оценку, ему требуется постоянное подтверждение статуса писателя. Но, если для кого-то достаточно иметь на полке пару собственных книг, то писателю с целевым будущим необходимо чувствовать динамику, движение — проще говоря, как только он перестает писать, он перестает чувствовать себя быть писателем.
Отожествление себя с писательской деятельностью пришло к Шварцу еще в детстве. Но, сначала пришло понимание что он должен стать кем-то значительным и, в какой-то мере, его к этому подтолкнули семейные ценности:
“Вообще уважение к славе, разговоры о том, что из кого выйдет, а из кого не выйдет, разговоры о писателях, актерах, музыкантах велись у нас часто. Я помню, как по-особенному оживлен был папа, когда к нам зашел Уралов. Славу уважали религиозно. Помню, как мама не раз рассказывала о том, что дедушка однажды сидел и грустно смотрел на своих детей. И маме показалось, что он думает: «Вот сколько сил потрачено на то, чтобы вырастить детей, дать им высшее образование, а из них ничего не вышло» Это следовало понимать так: никто из них не прославился. И я стал, не помню с каких пор, считать славу высшим, недосягаемым счастьем человеческим. Лет с пяти”.
В семь лет Евгений Шварц решил что станет писателем. С этого момента, подробности обретения будущей славы стали более конкретными. Конечно, для ребенка нормально фантазировать о том кем он станет. Но для третьего прошлого, быть кем-то куда более важно чем для других болевых аспектов. Тем более, что в случае Шварца третий, родительский аспект был подкреплен родительскими же ценностями.
“Почему я пришел к мысли стать писателем, не сочинив еще ни строчки, не написавши ни слова по причине ужасного почерка? Правда, чистые листы нелинованной писчей бумаги меня привлекали и радовали, как привлекают и теперь. Но в те дни я брал лист бумаги и проводил по нему волнистые линии. И все тут. Но решение мое было непоколебимо”.
Работа оценочного аспекта загнала Шварца в ловушку еще в детстве. С одной стороны он был слишком мал чтобы быть кем-то значительным, с другой стороны — чувствовал непреодолимое внутреннее требование быть таковым. Впервые он смог написать что-то свое только в 12 лет, до этого же лишь чувствовал что должен. Это губило его самооценку.
“Однажды я сидел за калиткой, на земле. Был ясный осенний день. Гимназистки, взрослые уже девушки, шли после уроков домой. Увидев меня, одна из них сказала: «Смотрите, какой хорошенький мальчик! Я бы его нарисовала». Я было обрадовался — и тотчас же вспомнил, что девушка говорит обо мне так ласково только потому, что не знает, какой я неважный человек. И с грубостью, бессмысленной и удивлявшей меня самого, но все чаще и чаще просыпавшейся во мне в те дни, я крикнул вслед девушкам: «Дуры!»”
“... я не знал, зачем живу, во что верю, но испытывал страстную потребность верить и знать, куда иду. Бездеятельность моя, видимо, пугала меня уже и тогда, и ужасала лень”.
Этот же страх и отвращение перед бездействием никуда не ушел и с переходом в лигу профессиональных писателей. Бездействие ставило Шварца перед угрозой потери самоидентификации, угрозы снова стать “неважным человеком”.
“Пьеса не идет. А когда работа не идет, то у меня такое чувство, что я совершенно беззащитен и всякий может меня обидеть.»
“Все эти два месяца, после того как я дописал «Дракона», я совершенно ничего не делал. Если бы у меня было утешение, что я утомлен, то мне было бы легче. Но прямых доказательств у меня нет. Меня мучают угрызения совести и преследует ощущение запущенных дел. Не пишу никому, не отвечаю на важные деловые письма. Невероятно нелепо веду себя”.
Вкупе со слабым настоящим, третье прошлое и целевое будущее могут превратить жизнь и работу в бесконечную гонку. Из-за болевого прошлого Шварц не мог долго наслаждаться результатом, поставить себе хорошую оценку и успокоиться. Из-за слабого настоящего — плохо ощущал естественное течение времени, с трудом погружался в настоящий момент. Работая он торопился, двигался неровно, рывками. Закончив какой-то отрывок или произведение стремился начать что-то новое.
“Мне кажется, что если пьеса написана, прочитана труппе и понравилась, то на этом, в сущности, дело и кончается и кончаются мои обязанности».
“Вчера я в первый раз увидел первый акт в декорациях, гримах и костюмах. Я утратил интерес к пьесе”.
“Я не очень, как и все, впрочем, люблю, когда хвалят за старые работы.
... растерянным ощущением, с каким встречаю успех. Брань зато воспринимаю свежо, остро и отчетливо”.
“Я не умею работать так, как полагается настоящему профессиональному писателю. Так можно стихи писать — от особого случая к особому случаю. И никак я не чувствую [себя] опытнее с годами. Каждую новую вещь начинаю, как первую”.
Носители третьего прошлого чаще других “застревают” в прошлом, потому что не умеют “пройти” его до конца. В них навсегда остается что-то детское или подростковое.
“Часто мне представлялось следующее: вдруг всем на свете делалось по семь лет. Мое одесское вечернее одиночество тем самым обрывалось счастливейшим образом. То из одной, то из другой квартиры выбегали ее хозяева и предлагали, как это было принято на бульваре или в садике под парапетом: «Мальчик, хотите играть в золотые ворота?», «Мальчик, пойдемте играть в разбойники”.
Возможно, с этим связана тематика Шварцевских произведений — сказки, волшебные истории. Сказки — хороший повод поговорить о другом сильном аспекте Шварца — вечности.
Вечность, как творческий аспект, была и спасителем и проводником Шварца. Вечность — бесконечный источник ощущения гармонии, приобщения к сокрытому, помогла ему впервые ощутить радость в творчестве:
“Я был до того счастлив в то время, что не боялся описывать горе, мрак, отчаяние, смерть. Для меня все эти понятия были красками — и только. Способом писать выразительно. Я нашел способ что-то высказывать, говорить свое — и вместе с тем как это было скрыто, запрятано за картинами вроде той, что я описывал: дождь, распятие, вырезанное деревенским плотником, женщина, плачущая у этого уродливого креста”.
Вечность, как творческий аспект, ничего не требовала от Шварца, он мог пользоваться символами вечности так, как подсказывает ему вдохновение. Сказки по своей форме отлично подходят для выражения экзистенциальных понятий — добро, зло, смелость, подлость, благородство — можно говорить о сколь угодно важных вещах, маскируясь “несерьезной” формой, прячась таким образом и от внутреннего и от внешнего критика. Естественно, Шварц этим пользовался.
Благодаря своим сильным аспектам Шварц не только чувствовал потенциал проектов, идей (как это бывает у деловых людей с целевым будущим). Он также ощущал более тонкий и сокрытый внутри человека потенциал намерений, потенциал формы (будущее + вечность). Во время работы в детской редакции Госиздата, он помогал начинающим писателям, и многие из них потом вспоминали о том, что Шварц отличался редкостной способностью развивать и дополнять чужие замыслы, помогая таким образом новичкам прояснить их индивидуальные возможности.
По отношению к чужому замыслу он действовал не как гуру (я “+”, ты “-”), а как философ (я “+”, ты “+”), с позиции второй вечности.
“... книги я принимал как явление природы. Я не обсуждал их, не критиковал, а принимал такими, как они есть. Некоторых авторов я просто не мог читать, но не осуждал их за это”.
Что касается — аспекта настоящего, то в образ Шварца как писателя, и как человека отлично вписывается позиция гостя — человека чуть стеснительного, скромного, не выпячивающего свою роль, умеющего быть незаметным. К счастью, его талант, его особая манера писать обеспечили Шварцу известность и без умения находить “нужных” людей, “пристраивать” свой труд.
Только сейчас стало стыдно, что не читала ничего из его произведений. Разве что в последнем абзаце не очень, не получается из меня "незаметный человек". Ну и предпоследнее, насчёт книг... а может и так. Не знаю точно. Но вот остальное — прям как с Посейдонычем.Шварц (БВПН)На душе моей темно,
Братцы, что ж это такое?
Я писать люблю одно,
А читать люблю другое!
Евгений Шварц
Шварц, Евгений Львович (1896-1958) — известный русский писатель, драматург автор более двадцати театральных пьес, автор сценариев к девяти кинофильмам и одному мультфильму, а также нескольких сказок, повестей и рассказов.
Тип Шварца — БВПН. Для писателя, это трудное, даже проблемное, сочетание аспектов, делающее творческий процесс одновременно и радостным и болезненным. Благодаря первому, целевому будущему писателю легко начинать новое произведение, но в самом процессе созидания (а сам процесс гораздо более важен) этот аспект его практически не поддерживает. Тем не менее Шварц, как и многие писатели с сильным будущим (Герберт Уэлсс, Франц Кафка), довольно плодовит и причины этого феномена поможет раскрыть темпористика.
“...когда работа останавливается, то я впадаю в состояние преступного, тупого, свинского ничегонеделания”.
Для людей с первым будущим и третьим прошлым характерно корить себя за лень, за бездействие. Особенно сильно это проявляется у мужчин, ведь мужчины более склонны отождествлять себя и своё дело. Третье, оценочное прошлое, говорит человеку кем он должен быть. Если он должен быть писателем — то для того чтобы чувствовать себя хорошо, для того чтобы дать себе положительную оценку, ему требуется постоянное подтверждение статуса писателя. Но, если для кого-то достаточно иметь на полке пару собственных книг, то писателю с целевым будущим необходимо чувствовать динамику, движение — проще говоря, как только он перестает писать, он перестает чувствовать себя быть писателем.
Отожествление себя с писательской деятельностью пришло к Шварцу еще в детстве. Но, сначала пришло понимание что он должен стать кем-то значительным и, в какой-то мере, его к этому подтолкнули семейные ценности:
“Вообще уважение к славе, разговоры о том, что из кого выйдет, а из кого не выйдет, разговоры о писателях, актерах, музыкантах велись у нас часто. Я помню, как по-особенному оживлен был папа, когда к нам зашел Уралов. Славу уважали религиозно. Помню, как мама не раз рассказывала о том, что дедушка однажды сидел и грустно смотрел на своих детей. И маме показалось, что он думает: «Вот сколько сил потрачено на то, чтобы вырастить детей, дать им высшее образование, а из них ничего не вышло» Это следовало понимать так: никто из них не прославился. И я стал, не помню с каких пор, считать славу высшим, недосягаемым счастьем человеческим. Лет с пяти”.
В семь лет Евгений Шварц решил что станет писателем. С этого момента, подробности обретения будущей славы стали более конкретными. Конечно, для ребенка нормально фантазировать о том кем он станет. Но для третьего прошлого, быть кем-то куда более важно чем для других болевых аспектов. Тем более, что в случае Шварца третий, родительский аспект был подкреплен родительскими же ценностями.
“Почему я пришел к мысли стать писателем, не сочинив еще ни строчки, не написавши ни слова по причине ужасного почерка? Правда, чистые листы нелинованной писчей бумаги меня привлекали и радовали, как привлекают и теперь. Но в те дни я брал лист бумаги и проводил по нему волнистые линии. И все тут. Но решение мое было непоколебимо”.
Работа оценочного аспекта загнала Шварца в ловушку еще в детстве. С одной стороны он был слишком мал чтобы быть кем-то значительным, с другой стороны — чувствовал непреодолимое внутреннее требование быть таковым. Впервые он смог написать что-то свое только в 12 лет, до этого же лишь чувствовал что должен. Это губило его самооценку.
“Однажды я сидел за калиткой, на земле. Был ясный осенний день. Гимназистки, взрослые уже девушки, шли после уроков домой. Увидев меня, одна из них сказала: «Смотрите, какой хорошенький мальчик! Я бы его нарисовала». Я было обрадовался — и тотчас же вспомнил, что девушка говорит обо мне так ласково только потому, что не знает, какой я неважный человек. И с грубостью, бессмысленной и удивлявшей меня самого, но все чаще и чаще просыпавшейся во мне в те дни, я крикнул вслед девушкам: «Дуры!»”
“... я не знал, зачем живу, во что верю, но испытывал страстную потребность верить и знать, куда иду. Бездеятельность моя, видимо, пугала меня уже и тогда, и ужасала лень”.
Этот же страх и отвращение перед бездействием никуда не ушел и с переходом в лигу профессиональных писателей. Бездействие ставило Шварца перед угрозой потери самоидентификации, угрозы снова стать “неважным человеком”.
“Пьеса не идет. А когда работа не идет, то у меня такое чувство, что я совершенно беззащитен и всякий может меня обидеть.»
“Все эти два месяца, после того как я дописал «Дракона», я совершенно ничего не делал. Если бы у меня было утешение, что я утомлен, то мне было бы легче. Но прямых доказательств у меня нет. Меня мучают угрызения совести и преследует ощущение запущенных дел. Не пишу никому, не отвечаю на важные деловые письма. Невероятно нелепо веду себя”.
Вкупе со слабым настоящим, третье прошлое и целевое будущее могут превратить жизнь и работу в бесконечную гонку. Из-за болевого прошлого Шварц не мог долго наслаждаться результатом, поставить себе хорошую оценку и успокоиться. Из-за слабого настоящего — плохо ощущал естественное течение времени, с трудом погружался в настоящий момент. Работая он торопился, двигался неровно, рывками. Закончив какой-то отрывок или произведение стремился начать что-то новое.
“Мне кажется, что если пьеса написана, прочитана труппе и понравилась, то на этом, в сущности, дело и кончается и кончаются мои обязанности».
“Вчера я в первый раз увидел первый акт в декорациях, гримах и костюмах. Я утратил интерес к пьесе”.
“Я не очень, как и все, впрочем, люблю, когда хвалят за старые работы.
... растерянным ощущением, с каким встречаю успех. Брань зато воспринимаю свежо, остро и отчетливо”.
“Я не умею работать так, как полагается настоящему профессиональному писателю. Так можно стихи писать — от особого случая к особому случаю. И никак я не чувствую [себя] опытнее с годами. Каждую новую вещь начинаю, как первую”.
Носители третьего прошлого чаще других “застревают” в прошлом, потому что не умеют “пройти” его до конца. В них навсегда остается что-то детское или подростковое.
“Часто мне представлялось следующее: вдруг всем на свете делалось по семь лет. Мое одесское вечернее одиночество тем самым обрывалось счастливейшим образом. То из одной, то из другой квартиры выбегали ее хозяева и предлагали, как это было принято на бульваре или в садике под парапетом: «Мальчик, хотите играть в золотые ворота?», «Мальчик, пойдемте играть в разбойники”.
Возможно, с этим связана тематика Шварцевских произведений — сказки, волшебные истории. Сказки — хороший повод поговорить о другом сильном аспекте Шварца — вечности.
Вечность, как творческий аспект, была и спасителем и проводником Шварца. Вечность — бесконечный источник ощущения гармонии, приобщения к сокрытому, помогла ему впервые ощутить радость в творчестве:
“Я был до того счастлив в то время, что не боялся описывать горе, мрак, отчаяние, смерть. Для меня все эти понятия были красками — и только. Способом писать выразительно. Я нашел способ что-то высказывать, говорить свое — и вместе с тем как это было скрыто, запрятано за картинами вроде той, что я описывал: дождь, распятие, вырезанное деревенским плотником, женщина, плачущая у этого уродливого креста”.
Вечность, как творческий аспект, ничего не требовала от Шварца, он мог пользоваться символами вечности так, как подсказывает ему вдохновение. Сказки по своей форме отлично подходят для выражения экзистенциальных понятий — добро, зло, смелость, подлость, благородство — можно говорить о сколь угодно важных вещах, маскируясь “несерьезной” формой, прячась таким образом и от внутреннего и от внешнего критика. Естественно, Шварц этим пользовался.
Благодаря своим сильным аспектам Шварц не только чувствовал потенциал проектов, идей (как это бывает у деловых людей с целевым будущим). Он также ощущал более тонкий и сокрытый внутри человека потенциал намерений, потенциал формы (будущее + вечность). Во время работы в детской редакции Госиздата, он помогал начинающим писателям, и многие из них потом вспоминали о том, что Шварц отличался редкостной способностью развивать и дополнять чужие замыслы, помогая таким образом новичкам прояснить их индивидуальные возможности.
По отношению к чужому замыслу он действовал не как гуру (я “+”, ты “-”), а как философ (я “+”, ты “+”), с позиции второй вечности.
“... книги я принимал как явление природы. Я не обсуждал их, не критиковал, а принимал такими, как они есть. Некоторых авторов я просто не мог читать, но не осуждал их за это”.
Что касается — аспекта настоящего, то в образ Шварца как писателя, и как человека отлично вписывается позиция гостя — человека чуть стеснительного, скромного, не выпячивающего свою роль, умеющего быть незаметным. К счастью, его талант, его особая манера писать обеспечили Шварцу известность и без умения находить “нужных” людей, “пристраивать” свой труд.