Если б ещё это пернатое не мешало бы мне спать.

"Ромео и Джульетта", "Война и мир", жизнь, слэш, фанфики, дружба, люди - я о стольком хочу сказать, что, видимо, так не скажу и ничего. Как всегда бывает в таких случаях: ты начнёшь писать и вдруг понимаешь, что для тебя это уже слишком ясно; настолько, что неважно, интересно или нет это остальным, тебе просто скучно писать такие банальности.

У меня вместо сердца словно поселилась птица.

У меня вместо сердца словно поселилась птица - и не какая-нибудь там, а самый настоящий Джонатан Ливингстон. Да-да, та самая высокоразвитая чайка: белая, свободная, счастливая и спокойная, и при всём этом не гадит на вас с высоты!.. Каждый раз, когда я подхожу к зеркалу в вузе, то аж изумляюсь тому, какая бесконечно расслабленная и довольная моська смотрит на меня оттуда. Такая бывает у человека, который только что проснулся на мягкой постели под тёплым одеялом, съел вкусный завтрак и прочёл отличную книгу, а потом гулял и наслаждался природой, праздная сволочь, - и то далеко-о не у каждого. А мы и вовсе не такие, нет-с, мы учимся.))

И да, да, частенько со всеми бывает счастье, вот только это не обычная его вспышка, а долгое состояние, в котором я нахожусь с... ну, тот прощально-прощательный пост был уже следствием размышлений многих месяцев. И не то чтобы в делах всё хорошо, и не то чтобы я перестала раздражаться, просто всё стало как-то совсем легко, совсем иначе, и понимаешь, что уныние-апатия-раздражение - это те чувства, которые ты испытываешь по привычке и чтобы жизнь не была однообразна, а истинное твоё состояние - вот.
Всё не чудесно, не великолепно, не изумительно, всё просто наконец стало правильно - а значит, покойно, мирно и легко. Тот самый пятачок душевной гармонии, которую мы столь безуспешно ищем всю жизнь: в книгах, в людях, в религии, в убеждениях, в любви и дружбе. А я стою на его границе и то вхожу в него, то выхожу, будто шарик ослика Иа. Скоро мне оформят прописку, я перевезу туда вещи, поселюсь на этом пятачке окончательно и стану такой же невероятной занудой, как Лев Толстой. Кстати, кончается четвёртый том, и я в растерянности: что же читать дальше, что было бы столь же прекрасно?

Счастья вам, люди. Не такого же, а своего.
Ля-ля-ля, ля-ля-ля. Ля, ля.

---

15.07.2009 в 09:27

Пишет  Aegren Waeise:

Что-то вчера меня проглючило, особенно по поводу неких кармических косяков, которые таскаю за собой. Вот не прав я был. Меа максима кульпа. И если смотреть со стороны, поступал очень даже подло. Причем сам же не люблю, когда так поступают со мной. И друзья, и любовники.
Так вот, в любой ссоре, в любом недопонимании лучше говорить откровенно и до конца. Побить посуду. Подраться иногда полезно. Но только не тихо уходить даже из лучших побуждений. Люди бывают разные. Одни вашего ухода не заметят, а вот другие будут терзаться и думать: за что, почему и как. И винить они будут не вас, уверяю. Винить они будут себя. А если они еще и сверхчувствительные, то пойдут и с собой что-нибудь сотворят с горя.
Да, мне иногда тоже хочется сбежать, потому что ситуация бывает такова, что и без этого человека жизнь не мила, и с ним невыносима. И нельзя грузить его своей шизой. Лучше я, раз такая сволочь, гордо удалюсь, чтобы не причинять боль. Однако, если перед выходом за порог на минуту поставить чемодан, сесть и подумать, то вы безусловно сволочь. И без капли благородства. Потому что: 1) бежите от проблем, которые не только ваши проблемы, но и партнера (друга), и решать их надо вместе, 2) вы предатель. Как ни крути, какие бы благие цели не преследовали, все равно предатель. И подлец. Потому что подло втаптывать в грязь человеческую преданность, любовь и доверие. Конечно, вы уйдете, может быть, даже сохранив лицо. Но я более чем уверен, что сохранив свое лицо, вы разобьете его сердце. Да, возможно он будет считать вас подлецом и ненавидеть, как вы того хотите. Только перед этим обвинит во всем себя и пройдет через все муки убиваемой любви. Чем вы лучше тех, кто выкидывает собаку на улицу? каждое предательство бьет по сердцу. И в прямом, и переносном смысле. И, пытаясь сохранить человека, вы с легкостью можете его убить.

Вопрос: Согласны, что уходить надо, всё разобрав, даже если кажется, что это будет выглядеть глупо/несправедливо/жалко и т.д.?

1. Да.		14	(93.33%)
2. Нет.		1	(6.67%)
Всего:		15

@темы: Мыслевслух, Цитаты

---

ОК, ОК, ОК, вот он.

Она: Если не знаешь, что мне подарить - купи косметику, я дам список.
Он: Ну-у-у, так не интересно... Сюрприза никакого не будет...
Она: А чтобы был сюрприз - добавишь шоколадку. Я скажу, какую.

До ДР-а ещё далеко (9-го декабря), но я потом ещё раз подниму. Пополнила список. А знаете? Если кому-то что-то — дарите книги.

Основное:
1. Всегда лучше уточнять. Я не люблю сюрпризы.
2. НЕ НАДО дарить украшения, компьютерные игры и плюшевые игрушки. Я буду желать вам смерти.)
3. Я уже несколько лет хочу найти и это было бы лучшим подарком:
"Romeo & Juliet" (1994), режиссёр - Alan Horrox, в роли Ромео - Jonathan Firth.
"Идеальный муж" (1998, "An Ideal Husband"), режиссёр - Уильям П. Картлидж.
Субтитры/озвучку на русском/английском к индийскому фильму "Style" (2001).
4. Пиратские диски для X-BOX (не 360) - action.

Ну и просто подарки.)

Червы ♥ - идеальный подарок.
Бубны ♦ - ОБЯЗАТЕЛЬНО уточнить.

Рисунки.
Все рисунки-подарки друзей висят у меня над кроватью.
♥ ♦ Рисунки с моими любимыми пейрингами, а также иллюстрации к моим фикам. Пейринги лучше уточнять заранее. Если вы не знакомы с фэндомом, могу забросать скриншотами персонажей. Если нет идей - могу сказать, что конкретно хотелось бы увидеть на рисунке. Как уже говорилось, не люблю сюрпризы.
♦ Фанфики в подарок я, в принципе, тоже ценю. Но там попасть о-о-очень сложно. Из моих знакомых на это вообще никто не способен, кроме Хэл и Тайсин.


Книги.
1. ♥ "Человек, который смеётся", Гюго.
2. ♥ ♦ Классика, особенно русская.
3. ♥ ♦ Шекспир.
4. Ричард Бах, "Иллюзии".
5. "Социон" Аушры Аугустинавичюте и вообще книги по соционике.
6. ♥ К.Г. Юнг.
7. ♥ Стихи Марии Семёновой.
8. Книги из серии "600 советов бла-бла" ("600 практических советов. Ремонт автомобилей", "600 советов. Парники" - о ЧЁМ УГОДНО. Они бывают 2-х видов: здесь был Кэп и реальная помощь. Второе всегда очень интересно, и, хотя абсолютно неприменимо к моей жизни, очень мне нравится. Первое очень весело.)[/b]
9. ♦ Книги по истории России.
10. Ральф Блюм "Целительные руны".
11. Грегори Магвайр, "Ведьма. Жизнь и времена Западной колдуньи из страны Оз".
12. Чингиз Айтматов.
13. ♥ Татьяна Задорожная!
14. ♦ Любые другие, лучше уточнять.


Видео.
1. ♦ Лицензионки Диснея с мейкингом, русской и английской дорожкой (люблю почти все, но некоторые у меня уже есть).
У меня точно есть: "TinkerBell" (1-3 ("Феи"); "Питер Пэн" (1, 2); "Планета Сокровищ", "Мулан" (1, 2), "Аладдин" (1), "Приключения Жасмин", "Зачарованная", "Похождения Императора" (1, 2).
Точно нет и хочу следующие: "Золушка" (1), "Спящая красавица", "Аладдин" (2, 3), "Король Лев" (1♥-3), "Красавица и Чудовище" (1-3), "Русалочка" (1-3), "Анастасия".
Нет и не надо: "Тимон и Пумба", "Рапунцель", "Чип и Дейл". Сериалы и те, где нет песен.))
Ещё раз: лицензионки! С мейкингом и АНГЛИЙСКИМ звуком!
2. ♥ ♦ Различные мюзиклы на дисках.
3. ♥ Постановки Шекспира, "Ромео и Джульетта", в том числе.
4. Советские фильмы.
5. ♥ Фильмы про фей, лепреконов. -__-
6. Фэнтезийные приключенческие фильмы для семейного просмотра.
Примечание: один пиратский диск с английской дорожкой лучше, чем один честно купленный без неё.


♥ Быт.
1. ♥♥ Шнур (видео-аудио) от PS2 к ТВ.
2. Ластики!
3. Простые карандаши.
4. Статуэтки/тетрадки/что угодно с изображением фей, лепреконов.


Еда.
1. Торт "Причуда" (шоколадный, без орехов!).
2. Шоколад Lindor, (вот этот), Dove.
3. Зефир в шоколаде.


 

запись создана: 31.10.2010 в 00:09

@темы: =), =(, Жизнь

---

Сыграв в игру или посмотрев художественный фильм
на мифологическую или историческую тематику,
главное — не открывать исторический канон.

Почему? Хотя бы потому что то, что вы себе нашипперили и нафап нафанонили, вдруг окажется нежизнеспособной чушью. И придётся "развидеть" либо фанон, либо канон.)
Бр-бр-бр, каждый раз кажется, что я понимаю, что это лишь игра-кино-мультик и что они будут очень далеки от истории — но каждый раз поражаюсь тому, насколько.) Она была не его женой, а женой его брата! х_х Да и брат этот скорее всего не брат, а отец. х_х И в любом случае, этот брат/отец не пытался бы отобрать у него трон, потому что как раз-таки правил много лет до него...

@темы: Игры

---

Война, война и ещё раз мир.

«— Как там "Война и мир" читается?
— Не очень интересно, но по очень необычной причине: выяснилось, что я её отлично помню. Только автор начнёт набрасывать контур грядущих событий, а я уже в подробностях знаю, что произойдёт на следующих десяти страницах. Из-за этого скучновато.
— Это какой том, первый?
— Ну... думаю, что так вспомнятся все, но, да, обычно я начинаю читать книгу с первого тома.
— А, ну, тогда всё нормально, я его тоже так и не осилил».
...Что? Что? Чего?! Парень, если я говорю, что я помню её едва не дословно, то, наверное, я её осилила? Через какие неведомые лабиринты лежит путь твоей логики? Сколькигранная призма стоит на её пути?..
И вот так проходит каждый разговор. Тут я обычно понимаю, что лучше нам не говорить, а то я скажу что-нибудь не то, и дальше товарища избегаю. А он не понимает, "почему я опять его не подождала". Нет, никаких романтических отношений. Просто одногруппник. Просто единственный одногруппник, который читает книги... Не с кем поговорить мне, в общем. Так что писать опять буду сюда.
...Но чуть позже.

@темы: Жизнь, Книги: Лев Толстой, о_О, Книги, Цитаты

---

Потом я читала Ги де Мопассана, "Милый друг".

Прочла. Что сказать? Интересно было взглянуть на мир с диаметрально противоположной точки зрения высокопримативного высокорангового самца. Да, это всё, что стоит сказать о произведении.
Впрочем, кое-что в книге действительно понравилось. Помещённое в конце предисловие Л.Н. Толстого. Наслаждайтесь.

   

<...>

    «Л.Н.Толстой
    ПРЕДИСЛОВИЕ К СОЧИНЕНИЯМ ГЮИ ДЕ МОПАССАНА

    Кажется, в 1881 году Тургенев, в бытность свою у меня, достал из своего чемодана французскую книжечку под заглавием «Maison Tellier» («Заведение Телье» (фр.)) и дал мне.
    «Прочтите как-нибудь», — сказал он как будто небрежно, точно так же, как он за год перед этим дал мне книжку «Русского богатства», в которой была статья начинающего Гаршина. Очевидно, как и по отношению к Гаршину, так и теперь он боялся в ту или другую сторону повлиять на меня и хотел знать ничем не подготовленное мое мнение.
    «Это молодой французский писатель, — сказал он, — посмотрите, недурно; он вас знает и очень ценит», — прибавил он, как бы желая задобрить меня. «Он, как человек, напоминает мне Дружинина. Такой же, как и Дружинин, прекрасный сын, прекрасный друг, un homme d'un commerce sur (человек, на которого можно положиться (фр.)), и, кроме того, он имеет сношения с рабочими, руководит ими, помогает им. Даже и своим отношением к женщинам он напоминает Дружинина». И Тургенев рассказал мне нечто удивительное и неимоверное о поступках Мопассана в этом отношении.
    Время это, 1881 год, было для меня самым горячим временем внутренней перестройки всего моего миросозерцания, и в перестройке этой та деятельность, которая называется художественной и которой я прежде отдавал все свои силы, не только потеряла для меня прежде приписываемую ей важность, но стала прямо неприятна мне по тому несвойственному месту, которое она занимала в моей жизни и занимает вообще в понятиях людей богатых классов.
    И потому в то время меня совершенно не интересовали такие произведения, как то, которое мне рекомендовал Тургенев. Но, чтобы сделать ему удовольствие, я прочел переданную им мне книжку.
    По первому же рассказу «Maison Tellier», несмотря на неприличный и ничтожный сюжет рассказа, я не мог не увидать в авторе того, что называется талантом.
    Автор обладал тем особенным, называемым талантом, даром, который состоит в способности усиленного, напряженного внимания, смотря по вкусам автора, направляемого на тот или другой предмет, вследствие которого человек, одаренный этой способностью, видит в тех предметах, на которые он направляет свое внимание, нечто новое, такое, чего не видят другие. Этим-то даром видеть в предметах то, чего не видят другие, очевидно, обладал Мопассан. Но, судя по тому томику, который я прочел, он, к сожалению, был лишен главного из трех, кроме таланта, необходимых условий для истинного художественного произведения. Из этих трех условий: 1) правильного, то есть нравственного, отношения автора к предмету, 2) ясности изложения или красоты формы, что одно и то же, и 3) искренности, то есть непритворного чувства любви или ненависти к тому, что изображает художник, из этих трех условий Мопассан обладал только двумя последними и был совершенно лишен первого. Он не имел правильного, то есть нравственного, отношения к описываемым предметам. Судя по тому, что я прочел, я убедился, что Мопассан обладал талантом, то есть даром внимания, открывающим ему в предметах и явлениях жизни те свойства их, которые не видны другим людям; обладал тоже прекрасной формой, то есть выражал ясно, просто и красиво то, что хотел сказать; обладал и тем условием достоинства художественного произведения, без которого художественное произведение не производит действия, — искренностью, то есть не притворялся, что любит или ненавидит, а точно любил и ненавидел то, что описывал. Но, к сожалению, будучи лишен первого, едва ли не главного, условия достоинства художественного произведения, правильного, нравственного отношения к тому, что он изображал, то есть знания различия между добром и злом, он любил и изображал то, чего не надо было любить и изображать, и не любил и не изображал того, что надо было любить и изображать. Так, в этом томике автор описывал с большой подробностью и любовью то, как женщины соблазняют мужчин и мужчины женщин, даже какие-то трудно понимаемые пакости, которые изображены в «La femme de Paul» («Подруга Поля»), и не только с равнодушием, но с презрением, как животных, описывал рабочий деревенский народ.
    В особенности поразителен был этим незнанием различия между добром и злом рассказ «Une partie de campagne» («Загородная прогулка»), в котором представляется в виде самой милой и забавной шутки подробное описание того, как два катавшиеся в лодке с голыми руками господина одновременно соблазнили: один — старую мать, а другой — молодую девушку, ее дочь.
    Сочувствие автора, очевидно, все время до такой степени на стороне этих двух негодяев, что он не то что игнорирует, но прямо не видит того, что должны были перечувствовать соблазненные мать, девушка-дочь, отец и молодой человек, очевидно, жених дочери, и потому получается не только возмутительное описание отвратительного преступления в виде забавной шутки, но и самое событие описано ложно, потому что описана только одна самая ничтожная сторона предмета: удовольствие, полученное негодяями.

<...>

    В этом же томике есть рассказ «Histoire d'une fille de ferme» («История одной батрачки»), который Тургенев особенно рекомендовал мне и который особенно не понравился мне также по неправильному отношению автора к предмету. Автор, очевидно, видит во всех тех рабочих людях, которых он описывает, только животных, не поднимающихся выше половой и материнской любви, и потому от описания его получается неполное, искусственное впечатление.
    Непонимание жизни и интересов рабочего народа и представление людей из него в виде полуживотных, движимых только чувственностью, злобой и корыстью, составляет один из главных и очень важных недостатков большинства новейших французских авторов, в том числе и Мопассана, не только в этом, но и во всех других его рассказах, где он касается народа и всегда описывает его как грубых, тупых животных, над которыми можно только смеяться. Конечно, французским авторам лучше знать свойства своего народа, чем мне. Но несмотря на то, что я русский и не жил с французским народом, я все-таки утверждаю, что, описывая так свой народ, французские авторы неправы и что французский народ не может быть таким, каким они его описывают. Если существует Франция такая, какою мы ее знаем, с ее истинно великими людьми и теми великими вкладами, которые сделали эти великие люди в науку, искусство, гражданственность и нравственное совершенствование человечества, то и тот рабочий народ, который держал и держит на своих плечах эту Францию с ее великими людьми, состоит не из животных, а из людей с великими душевными качествами; и потому я не верю тому, что мне пишут в романах, как «La Terre» («Земля»), и в рассказах Мопассана, так же как не поверил бы тому, что бы мне рассказывали про существование прекрасного дома, стоящего без фундамента. Очень может быть, что эти высокие качества народа не таковы, какими мне их описывают в «Le petite Fadette» и в «La Mare aux diables» (Рассказы Жорж Занд. (Примеч. Л. Н. Толстого.) «Маленькая Фадетта» и «Чертова лужа»), но качества эти есть, это я твердо знаю, и писатель, описывающий народ только так, как описывает его Мопассан, описывая с сочувствием только hanches и gorges (ляжки и груди (фр.)) бретонских служанок и с отвращением и насмешкой жизнь рабочих людей, делает большую ошибку в художественном отношении, потому что описывает предмет только с одной, самой неинтересной, физической стороны и совершенно упускает из вида другую — самую важную, духовную сторону, составляющую сущность предмета.
    В общем чтение переданной мне Тургеневым книжечки оставило меня совершенно равнодушным к молодому сочинителю.
    Так мне тогда противны показались рассказы: «Une partie de campagne», и «La femme de Paul», и «L'histoire d'une fille de ferme», что я тогда и не заметил прекрасный рассказ «Le papa de Simon» («Папа Симона») и превосходный, по описанию ночи, рассказ «Sur l'eau» («На воде»).
    «Мало ли в наше время, когда так много охотников писать, людей с талантом, не знающих, к чему приложить его, или смело прикладывающих его к тому, что вовсе не должно и не нужно описывать», — думал я. И так и сказал Тургеневу. И так и забыл про Мопассана.
    Первое, что после этого попалось мне из писаний Мопассана, было «Une vie» («Жизнь»), которую мне кто-то посоветовал прочесть. Эта книга сразу заставила меня переменить мнение о Мопассане, и с этих пор я уже с интересом читал все то, что было подписано этим именем. «Une vie» — превосходный роман, не только несравненно лучший роман Мопассана, но едва ли не лучший французский роман после «Miserables» («Отверженные») Гюго. В романе этом, кроме замечательной силы таланта, то есть того особенного, напряженного внимания, направленного на предмет, вследствие которого автор видит совершенно новые черты в той жизни, которую он описывает, в романе этом почти в равной степени соединяются все три условия истинного художественного произведения: 1) правильное, то есть нравственное, отношение автора к предмету, 2) красота формы и 3) искренность, то есть любовь к тому, что описывает автор. Тут уже смысл жизни не представляется автору в похождениях различных распутников и распутниц, тут содержание составляет, как и говорит заглавие, описание жизни загубленной, невинной, готовой на все прекрасное, милой женщины, загубленной именно той самой грубой, животной чувственностью, которая в прежних рассказах представлялась автору как бы центральным, надо всем властвующим явлением жизни, и все сочувствие автора на стороне добра.
    Форма, прекрасная и в первых рассказах, здесь доведена до такой высокой степени совершенства, до которой не доходил, по моему мнению, ни один французский писатель-прозаик. И кроме того, и главное, здесь автор действительно любит и сильно любит ту добрую семью, которую он описывает, и действительно ненавидит того грубого самца, который разрушает счастие и спокойствие этой милой семьи и в особенности героини романа.
    От этого-то так живы и памятны все события и лица этого романа: и слабая, добрая, опустившаяся мать, и благородный, слабый, милый отец, и еще более милая в своей простоте и непреувеличенности и готовности на все хорошее дочь, их взаимные отношения, их первое путешествие; их слуги, соседи, расчетливый и грубо чувственный, скупой, мелочный, наглый жених, как всегда, обманывающий невинную девушку обычной пошлой идеализацией самого грубого чувства, женитьба, Корсика с прелестными описаниями природы, потом деревенская жизнь, грубая измена мужа, его захватывание власти над имением, его столкновение с тестем, уступчивость добрых и победа наглости, отношение к соседям. Все это — сама жизнь со всею ее сложностью и разнообразием. Но мало того, что все это живо и прекрасно описано, во всем этом сердечный, патетический тон, невольно заражающий читателя. Чувствуется, что автор любит эту женщину и любит ее не за ее внешние формы, а за ее душу, за то, что в ней есть хорошего, сострадает ей и мучится за нее, и чувство это невольно передается читателю. И вопросы: зачем, за что погублено это прекрасное существо? Неужели так и должно быть? сами собой возникают в душе читателя и заставляют вдумываться в значение и смысл человеческой жизни.
    Несмотря на фальшивые ноты, попадающиеся в романе, как, например, подробное описание кожи молодой девушки или невозможные и ненужные подробности о том, как, по совету аббата, оставленная жена стала вновь матерью, подробности, разрушающие все обаяние чистоты героини; несмотря также на мелодраматическую и неестественную историю мести оскорбленного мужа, несмотря на эти пятна, роман не только показался мне прекрасным, но я увидал из-за него уже не талантливого болтуна и шутника, не знающего и не хотящего знать, что хорошо и что дурно, каким представлялся мне Мопассан по первой книжечке, а серьезного, глубоко вглядывающегося в жизнь человека и уже начинающего разбираться в ней.
    Следующий за этим роман Мопассана, прочтенный мною, был «Bel ami» («Милый друг»).
    «Bel ami» — очень грязная книга. Автор, очевидно, дает себе в ней волю в описании того, что привлекает его, и иногда как бы теряет основную, отрицательную точку зрения на своего героя и переходит на его сторону, но в общем «Bel ami», как и «Une vie», имеет в основе своей серьезную мысль и чувство. В «Une vie» основная мысль, это — недоумение перед жестокой бессмысленностью страдальческой жизни прекрасной женщины, загубленной грубой чувственностью мужчины; здесь это — не только недоумение, но негодование автора перед благоденствием и успехом грубого, чувственного животного, этой самой чувственностью делающего карьеру и достигающею высокого положения в свете, негодование и перед развращенностью всей той среды, в которой его герой достигает успеха. Там автор спрашивает как будто: за что, зачем загублено прекрасное существо? отчего это случилось? Здесь он как будто отвечает на это: погибло и погибает все чистое и доброе в нашем обществе, потому что общество это развратно, безумно и ужасно.
    Последняя сцена романа: свадьба в модной церкви торжествующего, украшенного орденом почетного легиона негодяя с молодой чистой девушкой, дочерью соблазненной им старой и прежде безупречной матери семейства, свадьба, благословляемая епископом и признаваемая чем-то хорошим и должным всеми окружающими, выражает эту мысль с необыкновенной силой. В романе этом, несмотря на загромождение его грязными подробностями, в которых, к сожалению, как будто se plait (находит удовольствие (фр.)) автор, видны те же серьезные запросы автора от жизни.
    Прочтите разговор старого поэта с Duroy (Дюруа), когда они после обеда выходят, кажется, от Вальтеров. Старый поэт обнажает жизнь перед своим молодым собеседником и показывает ее такою, какая она есть, с вечным неизбежным спутником и концом ее — смертью.
    «Она уже держит меня, la gueuse (злодейка (фр.)), — говорит он про смерть, — она уж повышатала мне зубы, повыдергала волосы, поискалечила члены и уже вот-вот готова проглотить. Я уже в ее власти, она только играет мною, как кошка мышью, зная, что мне не уйти от нее. Слава, богатство, на что это нужно, когда нельзя купить на них женской любви. Ведь только одна женская любовь стоит того, чтобы жить. И ее-то отнимает она. Отнимает ее, а потом здоровье, силы и самую жизнь. И всем то же. И больше ничего».
    Таков смысл речей стареющего поэта. Но Duroy, счастливый любовник всех тех женщин, которые нравятся ему, так полон похотливой энергии и силы, что он и слышит и не слышит, и понимает и не понимает слов старого поэта. Он слышит и понимает, но источник похотливой жизни бьет из него с такою силою, что эта несомненная истина, обещающая ему тот же конец, не смущает его.
    Это-то внутреннее противоречие, кроме сатирического значения романа «Bel ami», составляет главный смысл его. Эта же мысль светится в прекрасных сценах смерти чахоточного журналиста. Автор ставит себе вопрос: что такое эта жизнь? как разрешается это противоречие между любовью к жизни и знанием неизбежной смерти? и не отвечает на него. Он как будто ищет, ждет и не решает ни в ту, ни в другую сторону. И потому нравственное отношение к жизни и в этом романе продолжает быть правильным.
    Но в следующих за этими романах это нравственное отношение к жизни начинает путаться, оценка явлений жизни начинает колебаться, затемняться и в последних романах уже совершенно извращается.
    В «Mont-Oriol» («Монт-Ориоль») Мопассан как будто соединяет мотивы двух предшествующих романов и повторяет себя по содержанию. Несмотря на прекрасные, исполненные тонкого юмора описания модного курорта и докторской в нем деятельности, здесь тот же самец Paul, такой же пошлый и безжалостный, как и муж в «Une vie», и та же обманутая, загубленная, кроткая, слабая, одинокая, всегда одинокая, милая женщина, и то же равнодушное торжество ничтожества и пошлости, как и в «Bel ami».
    Мысль та же, но нравственное отношение автора к описываемому уже значительно ниже, в особенности первого романа. Внутренняя оценка автора того, что хорошо и что дурно, начинает путаться. Несмотря на все рассудочное желание автора быть беспристрастно объективным, негодяй Paul, очевидно, пользуется всем сочувствием автора. И от этого история любви этого Paul'a, его старания соблазнить и успех в этом производят фальшивое впечатление. Читатель не знает, чего хочет автор: показать ли всю пустоту и подлость Paul'a, равнодушно отвертывающегося от женщины и оскорбляющего ее потому только, что талия ее испортилась от беременности его ребенком, или, напротив, показать, как приятно и легко жить так, как живет этот Paul.
    В следующих за этим романах: «Pierre et Jean» («Пьер и Жан»), «Fort comme la mort» («Сильна как смерть») и «Notre c?ur» («Наше сердце») нравственное отношение автора к своим лицам еще более путается и в последнем уже совсем теряется. На всех этих романах уже лежит печать равнодушия, поспешности, выдуманности и, главное, опять того отсутствия правильного, нравственного отношения к жизни, которое было в первых его писаниях. Начинается это с того самого времени, с которого устанавливается и репутация Мопассана как модного автора, и он подвергается тому ужасному в наше время соблазну, которому подвергается всякий известный писатель, тем более такой привлекательный, как Мопассан. С одной стороны, успех первых романов, похвалы газетные, лесть общества, в особенности женщин, с другой, — все более и более увеличивающиеся размеры вознаграждений, никогда все-таки не поспевающие за постоянно увеличивающимися потребностями, с третьей, — назойливость редакторов, перебивающих друг друга, льстящих, упрашивающих и не судящих уж о достоинстве предлагаемых произведений автора, а с восторгом принимающих все, что подписано раз установившимся в публике именем. Все эти соблазны так велики, что, очевидно, одурманивают автора: он поддается им и хотя продолжает по форме так же, иногда еще лучше, отделывать свои романы и даже любит то, что он описывает, но любит то, что он описывает, уже не потому, что оно добро и нравственно, то есть любимо всеми, и ненавидит то, что описывает, не потому, что оно зло и ненавидимо всеми, а только потому, что одно нравится, а другое случайно не нравится ему.
    На всех романах Мопассана, начиная с «Bel ami», уже лежит эта печать поспешности и, главное, выдуманности. С этого времени Мопассан уже не делает того, что он делал в своих первых двух романах: не берет в основу своих романов известные нравственные требования и на основании их описывает деятельность своих лиц, а пишет свои романы так, как пишут все романисты-ремесленники, то есть придумывает наиинтереснейшие и наипатетичнейшие или наисовременнейшие лица и положения и составляет из них роман, украшая его всеми теми наблюдениями, которые ему удалось сделать и которые подходят к канве романа, нисколько не заботясь о том, как относятся к требованиям нравственности описываемые события. Таковы и «Pierre et Jean», и «Fort comme la mort», и «Notre c?ur».
    Как мы ни привыкли читать во французских романах о том, как семьи живут втроем и всегда есть любовник, про которого все знают, кроме мужа, для нас остается все-таки совершенно непопятным, каким образом все мужья всегда дураки, cocus и ridicules (рогоносцы и смешные (фр.)), а все любовники, которые в конце концов женятся и делаются мужьями, не только не ridicules и не cocus, но героичны? И еще менее понятно то, каким образом все женщины распутные, а все матери святые?
    А на этих самых неестественных и невероятных и, главное, глубоко безнравственных положениях построены «Pierre et Jean» и «Fort comme la mort». И потому страдания лиц, находящихся в этих положениях, мало трогают нас. Мать Pierr'a и Jean'a, могшая провесть всю жизнь, обманывая мужа, возбуждает к себе мало сочувствия, когда она должна признаться сыну в своем грехе, и еще меньше, когда она сама себя оправдывает, утверждая, что она не могла не воспользоваться представлявшимся ей случаем счастья. Еще менее можем мы сочувствовать господину, который в «Fort comme la mort» всю жизнь обманывал своего друга, развращал его жену и теперь сокрушается о том, что он, состаревшись, не может развратить и дочь своей любовницы. Последний же роман «Notre c?ur» — не имеет в себе даже и никакой внутренней задачи, кроме описания различных оттенков половой любви. Описывается пресыщенный, праздный развратник, который не знает, чего ему нужно, и который то сходится с такой же, еще более развратной, даже без оправдания чувственности, умственно развратной женщиной, то расходится с ней и сходится с служанкой, то опять сходится и, как кажется, живет с обеими. Если в «Pierre et Jean» и «Fort comme la mort» есть еще трогательные сцены, то этот последний роман возбуждает уже только отвращение.
    Вопрос в первом романе Мопассана, в «Une vie», стоит так. Вот человеческое существо, доброе умное, милое, готовое на все хорошее, и существо это для чего-то приносится в жертву: сначала грубому, мелочному, глупому животному мужу, а потом такому же сыну, и бесцельно гибнет, ничего не дав миру. Зачем это? Автор ставит так вопрос и как будто не дает ответа. Но весь роман его, все чувства сострадания к ней и отвращения к тому, что погубило ее, уже служат ответом на его вопрос. Если есть один человек, который понял ее страдания и высказал это, то уже оно искуплено, как говорит Иов своим друзьям, когда они говорили, что никто не узнает об его страдании. Узнал, понял страдание, и оно искуплено. А здесь автор узнал, понял и показал людям это страдание. И страдание искуплено тем, что, как скоро оно понято людьми, оно, рано или поздно, но будет уничтожено.
    В следующем романе «Bel ami» стоит уже не вопрос, за что страдание достойному, а вопрос: за что богатство и слава недостойному? И что такое эти богатства и слава и как они приобретаются? И точно так же вопрос этот уже включает в себе ответ, состоящий в отрицании всего того, что так высоко ценится толпою. Содержание второго романа этого еще серьезно, но нравственное отношение автора к описываемому предмету уже значительно ослабевает, и тогда как в первом романе только кое-где попадаются пятна чувственности, портящие роман, в «Bel ami» пятна эти разрастаются, и многие главы написаны одной грязью, которая как будто нравится автору.
    В следующем, в «Mont-Oriol», вопросы: зачем, за что страдания милой женщины и успех и радость дикого самца? уже не ставятся, а как будто признается, что так это и должно быть, и нравственные требования уже почти не чувствуются, а являются без всякой надобности и не вызванные никаким художественным требованием грязные, чувственные описания. Поразительным примером этого нарушения художественности, вследствие неправильности отношений автора к предмету, может с особенной яркостью служить подробное в этом романе описание вида героини в ванне. Описание это ни на что не нужно, ничем не связано ни с внешним, ни с внутренним смыслом романа: на розовом теле выскакивают пузырики.
    — Ну и что ж? — спрашивает читатель.
    — Больше ничего, — отвечает автор. — Я описываю, потому что мне нравятся такие описания.
    В следующих двух романах: «Pierre et Jean» и «Fort comme la mort» — уже не видно никакого нравственного требования. А оба романа построены на разврате, обмане и лжи, которые приводят действующих лиц к трагическим положениям.
    В последнем романе «Notre c?ur» положение действующих лиц самое уродливое, дикое и безнравственное, и лица эти ни с чем уже не борются, а только ищут наслаждений — тщеславных и чувственных, половых, и автор как будто вполне сочувствует их стремлениям. Единственный вывод, который можно сделать из этого последнего романа, тот, что самое большое счастие в жизни, это — половое общение и что поэтому надо наиприятнейшим образом пользоваться этим счастьем.
    Еще более поразительно это безнравственное отношение к жизни в полуромане «Yvette» («Иветта»). Содержание этого ужасного по своей безнравственности произведения следующее: прелестная девочка, невинная по душе, но развращенная только по формам, усвоенным ею в развратной среде матери, вводит в заблуждение развратника. Он влюбляется в нее, но, воображая себе, что девушка эта сознательно болтает тот скабрезный вздор, которому она научилась в обществе матери, и повторяет его, как попугай, не понимая его, воображая себе, что девушка эта развратна, грубо предлагает ей связь. Это предложение ужасает, оскорбляет ее (она любит его), открывает ей глаза на положение свое и своей матери, и она глубоко страдает. Прекрасно описано глубоко трогательное положение: столкновение красоты невинной души с развратом мира, и на этом можно бы и кончить, но автор без всякой, ни внешней, ни внутренней надобности, продолжая повествование, заставляет этого господина проникнуть ночью к девушке и развратить ее. Очевидно, автор в первой части романа был на стороне девочки, а во второй вдруг перешел на сторону развратника. И одно впечатление разрушает другое. И весь роман распадается, рассыпается, как непромешанный хлеб.
    Во всех романах своих после «Bel ami» (я не говорю теперь о его мелких рассказах, которые составляют его главную заслугу и славу, о них после) Мопассан, очевидно, поддался царствовавшей не только в его круге в Париже, но царствующей везде и теперь между художниками теории о том, что для художественного произведения не только не нужно иметь никакого ясного представления о том, что хорошо и что дурно, но что, напротив, художник должен совершенно игнорировать всякие нравственные вопросы, что в этом даже некоторая заслуга художника.
    По этой теории художник может или должен изображать то, что истинно, то, что есть, или то, что красиво, что, следовательно, ему нравится или даже то, что может быть полезно, как материал, для «науки», но что заботиться о том, что нравственно или безнравственно, хорошо или дурно — не есть дело художника.
    Помню, знаменитый художник живописи показывал мне свою картину, изображавшую религиозную процессию. Все было превосходно написано, но не было видно никакого отношения художника к своему предмету.
    — Что же, — вы считаете, что эти обряды хороши и их нужно совершать или не нужно? — спросил я художника.
    Художник, с некоторой снисходительностью к моей наивности, сказал мне, что не знает этого и не считает нужным знать; его дело изображать жизнь.
    — Но вы любите по крайней мере это?
    — Не могу сказать.
    — Что же, вы ненавидите эти обряды?
    — Ни то, ни другое, — с улыбкой сострадания к моей глупости отвечал современный высококультурный художник, изображающий жизнь, не понимая ее смысла, и но любя, и не ненавидя ее явления. Так же, к сожалению, думал и Мопассан.
    В предисловии своем к «Pierre et Jean» он говорит: «Писателю говорят: «Consolez moi, amusez moi, attristez moi, attendrissez moi, faites moi rever, faites moi rire, faites moi fremire, faites moi pleurer, faites moi penser. Seuls quelques esprits d'elites demandent a l'artiste: faites moi quelque chose de beau dans la forme qui vous conviendra le mieux d'apres votre temperament» (Утешайте меня, забавляйте меня, опечальте меня, растрогайте меня, заставьте меня мечтать, заставьте меня смеяться, заставьте меня содрогнуться, заставьте меня плакать, заставьте меня думать. Только некоторые избранные умы говорят художнику: сделайте мне что-нибудь прекрасное в той форме, которая наиболее свойственна вам, соответственно вашему темпераменту. (Перевод Л. Н. Толстого — фр.)).
    Удовлетворяя этому-то требованию избранных умов, и писал Мопассан свои романы, наивно воображая, что то, что считается прекрасным в его кругу, и есть то прекрасное, которому должно служить искусство.
    В том же кругу, в котором вращался Мопассан, этим прекрасным, которому должно служить искусство, считалось и считается преимущественно женщина, молодая, красивая, большею частью обнаженная женщина, и половое общение с ней. Так это считалось не только всеми сотоварищами Мопассана по «искусству»: и живописцами, и скульпторами, и романистами, и поэтами, но и философами — учителями молодых поколений. Так, знаменитый Ренан в сочинении своем «Marc Aurele» прямо говорит следующее.
    Осуждая христианство за его непонимание женской красоты, он говорит («Marc Aurele», стр. 555): «Le defaut du christianisme apparait bien ici, il est trop uniquement moral; la beaute chez lui est tout-a-fait sacrifiee. Or, aux yeaux d'une philosophie complete la beaute, loin d'etre un avantage superficiel, un danger, un inconvenient est un don de Diou comme la vertu. Elle vaut la vertu; la femme belle exprime aussi bien une face du but divin, une des fins de Dieu, que l'homme de genie ou la femme vertueuse. Elle le sait et de la sa fierte. Elle sent instinctivement le tresor infini qu'elle porte en son corps; elle sait bien, que sans esprit, sans talent, sans grave vertu, elle compte entre les premieres manifestations de Dieu: et pourquoi lui interdire de mettre en valeur le don, qui lui a ete fait, de sertir le diamant qui lui est echu?
    La femme en se parant, accomplit un devoir; elle pratique un art, art exquis, en un sens le plus charmant des arts. Ne nous laissons pas egarer par le sourire que certains mots provoquent chez les gens frivoles. On decerne la palme du genie a l'artiste grec qui a su resoudre le plus delicat des problemes, orner le corps humain, c'est a dire orner la perfection meme, et l'on ne veut voir qu'une affaire de chiffons dans l'essai de collaborer a la plus belle oeuvre de Dieu, a la beaute de la femme! La toilette de la femme avec tous ses raffinements, est du grand art a sa maniere.
    Les siecles et les pays, qui savent y reussir, — sont les grands siecles, les grands pays et le christianisme montra par l'exclusion dont il frappa ce genre de recherches que l'ideal social qu'il concevait ne deviendrait le cadre d'une societe complete que bien plus tard, quand la revolte des gens du monde aurait brise le joug etroit impose primitivement a la secte par un pietisme exalte» («Здесь ясно виден недостаток христианства: оно слишком исключительно нравственно; красота им совершенно упущена из вида. А между тем для совершенной философии красота не только не есть внешнее преимущество, опасность, неудобство, — красота есть дар божий, так же как и добродетель. Она стоит добродетели; красивая женщина точно так же выражает одну из сторон божественной цели, одно из намерений бога, как и гениальный мужчина или добродетельная женщина. Она знает это и потому гордится этим. Она инстинктивно чувствует то бесконечное сокровище, которое она несет в своем теле; она хорошо знает, что и без ума, без талантов, без серьезных добродетелей она составляет одно из лучших проявлений божества: как же запретить ей выставить в лучшем свете полученный ею дар, запретить оправить тот бриллиант, который ей достался?
    Женщина, наряжаясь, исполняет обязанность; она совершает дело искусства, утонченного искусства, в известном смысле прелестнейшего из искусств. И пусть не смущают нас те улыбки, которые возбуждаются у легкомысленных людей некоторыми выражениями. Мы считаем гениальным того греческого художника, который сумел разрешить труднейшую из задач, украсить человеческое тело, то есть украсить само совершенство, и хотим видеть только дело тряпок в попытке сотрудничества прекраснейшему творению божью — красоте женщины! Наряд женщины, со всеми ее утонченностями, есть в своем роде великое искусство.
    Века и народы, которые достигают этого, — суть великие века в великие народы, и христианство показало своим исключением этого рода стремлений, что социальный идеал, который оно себе ставило, сделается руководителем совершенного общества только гораздо позднее, когда возмущение людей мира разобьет то узкое иго, которое было первоначально наложено на секту восторженным пиетизмом. (Перевод Л. Н. Толстого — фр.)).
    (Так что, по мнению этого руководителя молодых поколений, только теперь парижские портные и парикмахеры исправили ошибку, сделанную христианством, и восстановили красоту в ее настоящем и высоком значении.)
    Для того же, чтобы не было сомнения о том, в каком смысле должна разуметься красота, тот же самый знаменитый писатель, историк и ученый написал драму «L'Abbesse de Jouarre», в которой показал, что половое общение с женщиной есть служение этой красоте, то есть высокое и хорошее дело. В драме этой, поразительной своей бездарностью и в особенности грубостью в разговорах Дарси с Аббессою, из которых с первых слов видно, о какой любви говорит этот господин с будто бы невинной и высоконравственной девушкой, нисколько не оскорбляющейся этим, в драме этой показывается, что самые высоконравственные люди в виду смерти, к которой они приговорены, за несколько часов до нее не могут ничего сделать более прекрасного, как предаться своей животной страсти.
    Так что в том кругу, в котором вырос и воспитался Мопассан, изображение женской красоты и любви, совершенно серьезно и как давно решенное и признанное самыми умными и учеными людьми, считалось и считается истинной задачей самого высокого искусства — le grand urt.
    Вот этой-то ужасающей по своей нелепости теории и подчинился Мопассан, когда он стал модным писателем. И, как и должно было ожидать, в романах ложный идеал этот привел Мопассана к ряду ошибок и к все более и более слабым произведениям.
    В этом сказалось коренное различие, которое существует между требованиями романа и рассказа. Роман имеет задачей, даже внешней задачей, описание целой человеческой жизни или многих человеческих жизней, и потому пишущий роман должен иметь ясное и твердое представление о том, что хорошо и что дурно в жизни, а этого не было у Мопассана; напротив, по теории, которой он держался, считалось, что этого-то и не должно быть. Если бы он был романист, как некоторые бездарные писатели чувственных романов, он без таланта спокойно описывал бы дурное за хорошее, и романы его были бы цельны и интересны для людей таких же взглядов, как и автор. Но Мопассан был талант, то есть видел вещи в их сущности, и потому невольно открывал истину: видел невольно дурное в том, что хотел считать хорошим. От этого-то во всех романах его, за исключением первого, сочувствие его постоянно колеблется: то выставляя дурное за хорошее, то признавая дурное дурным, а хорошее хорошим, то беспрестанно перескакивая с одного на другое. А это разрушает самую основу всякого художественного впечатления, ту charpente, на которой оно стоит. Люди, мало чуткие к искусству, думают часто, что художественное произведение составляет одно целое, потому что в нем действуют одни и те же лица, потому что все построено на одной завязке или описывается жизнь одного человека. Это несправедливо. Это только так кажется поверхностному наблюдателю: цемент, который связывает всякое художественное произведение в одно целое и оттого производит иллюзию отражения жизни, есть не единство лиц и положений, а единство самобытного нравственного отношения автора к предмету. В сущности, когда мы читаем или созерцаем художественное произведение нового автора, основной вопрос, возникающий в нашей душе, всегда такой: «Ну-ка, что ты за человек? И чем отличаешься от всех людей, которых я знаю, и что можешь мне сказать нового о том, как надо смотреть на нашу жизнь?» Что бы ни изображал художник: святых, разбойников, царей, лакеев — мы ищем и видим только душу самого художника. Если же это старый, уже знакомый писатель, то вопрос уже не в том, кто ты такой, а «ну-ка, что можешь ты сказать мне еще нового? с какой новой стороны теперь ты осветишь мне жизнь?» И потому писатель, который не имеет ясного, определенного и нового взгляда на мир, и тем более тот, который считает, что этого даже не нужно, не может дать художественного произведения. Он может много и прекрасно писать, но художественного произведения не будет. Так это и было с Мопассаном в его романах. В первых его двух романах, в особенности в первом, «Une vie», было это яс ное, определенное и новое отношение к жизни, и было художественное произведение, но как скоро он, подчинившись модной теории, решил, что этого отношения автора к жизни совсем не нужно, и стал писать только для того, чтобы faire quelque chose de beau (создать нечто прекрасное (фр.)), так его романы перестали быть художественными произведениями. В «Une vie» и «Bel ami» автор знает, кого надо любить и кого ненавидеть, и читатель соглашается с ним и верит ему, верит в те лица и события, которые ему описываются. Но в «Notre c?ur» и в «Yvette» автор не знает, кого надо любить, кого ненавидеть; не знает этого и читатель. А не зная этого, читатель и не верит в описываемые события и не интересуется ими. И потому, за исключением первых, даже, строго говоря, одного первого романа, все романы Мопассана, как романы, слабы; и если бы Мопассан оставил нам только свои романы, то он был бы только поразительным образцом того, как может погибнуть блестящее дарование вследствие той ложной среды, в которой оно развивалось, и тех ложных теорий об искусстве, которые придумываются людьми, не любящими и потому не понимающими его. Но, к счастию, Мопассан писал мелкие рассказы, в которых он не подчинялся ложной, принятой им теории, и писал не quelque chose de beau, a то, что умиляло или возмущало его нравственное чувство. И по этим рассказам, не по всем, но по лучшим из них, видно, как росло это нравственное чувство в авторе.
    И в том-то и удивительное свойство всякого истинного таланта, если он только под влиянием ложной теории не насилует себя, что талант учит обладателя его, ведет его вперед по пути нравственного развития, заставляет его любить то, что достойно любви, и ненавидеть то, что достойно ненависти. Художник только потому и художник, что он видит предметы не так, как он хочет их видеть, а так, как они есть. Носитель таланта — человек — может ошибаться, но талант, если ему только будет дан ход, как давал ему ход Мопассан в своих рассказах, откроет, обнажит предмет и заставит полюбить его, если он достоин любви, и возненавидеть его, если он достоин ненависти. С каждым истинным художником, когда он под влиянием среды начинает описывать не то, что должно, случается то, что случилось с Валаамом, который, желая благословить, стал проклинать то, что должно было проклинать, и, желая проклинать, стал благословлять то, что должно было благословлять; он невольно сделает не то, что хочет, а то, что должно. И это случилось с Мопассаном.
    Едва ли был другой такой писатель, столь искренно считавший, что все благо, весь смысл жизни в женщине, в любви, и с такой силой страсти описывавший со всех сторон женщину и ее любовь, и едва ли был когда-нибудь писатель, который до такой ясности и точности показал все ужасные стороны того самого явления, которое казалось ему самым высоким и дающим наибольшее благо жизни. Чем больше он вникал в это явление, тем больше разоблачалось это явление, соскакивали с него его покровы и оставались только ужасные последствия и еще более ужасная его сущность.
    Прочтите его сына-идиота, ночь с дочерью («L'ermite» («Отшельник»), моряк с сестрой («Le port»; «Порт»), «Оливковое поле», «La petite Roque» («Маленькая Рока»), англичанку «Miss Harriet» («Мисс Гарриет»), «Monsieur Parent» («Господин Паран»), «L'armoire» («Шкаф») (девочка, заснувшая в шкафе), свадьбу в «Sur l'eau» («На воде») и последнее выражение всего: «Un cas de divorce» («Развод»). То самое, что говорил Марк Аврелий, придумывая средство разрушить в представлении привлекательность этого греха, это самое яркими художественными образами, переворачивающими душу, делает Мопассан. Он хотел восхвалять любовь, но чем больше узнавал, тем больше проклинал ее. Он проклинает ее и за те бедствия и страдания, которые она несет с собою, и за те разочарования, и, главное, за ту подделку настоящей любви, за тот обман, который есть в ней и от которого тем сильнее страдает человек, чем доверчивее он предается этому обману.
    Могучий нравственный рост автора в продолжение его литературной деятельности написан неизгладимыми чертами в этих прелестных мелких рассказах и в лучшей книге его «Sur l'eau».
    И не в одном этом развенчивании, невольном, и потому тем более сильном, развенчивании половой любви виден этот нравственный рост автора; он виден во всех тех все более и более высоких нравственных требованиях, которые он предъявляет к жизни.
    Не в одной половой любви он видит внутреннее противоречие между требованиями животного и разумного человека, он видит его во всем устройство мира.
    Он видит, что мир, материальный мир, такой, какой он есть, не только не лучший из миров, но, напротив, мог бы быть совершенно другим — эта мысль поразительно выражена в «Horla» («Орла») — и не удовлетворяет требованиям разума и любви, видит, что есть какой-то другой мир или хотя требования такого другого мира в душе человека.
    Он мучался не только неразумностью материального мира и некрасивостью его, он мучается нелюбовностыо, разъединенностью его. Я не знаю более хватающего за сердце крика отчаяния, сознающего свое одиночество, заблудившегося человека, как выражение этой мысли в прелестнейшем рассказе «Solitude» («Одиночество»).
    Явление, более всего мучившее Мопассана, к которому он возвращается много раз, есть мучительное состояние одиночества, духовного одиночества человека, той преграды, которая стоит между человеком и другими, преграды, как он говорит, тем мучительнее чувствуемой, чем теснее сближение телесное.
    Что же мучает его? И чего он хотел бы? Что разрушает эту преграду, что прекращает это одиночество? Любовь, не женская, опостылевшая ему любовь, но любовь чистая, духовная, божеская. И ее-то ищет Мопассан, к ней-то, к этой, давно явно открытой для всех спасительнице жизни, мучительно рвется он из тех пут, которыми он чувствует себя связанным.
    Он не умеет еще назвать то, чего он ищет, не хочет назвать этого одними устами, чтобы не осквернить своей святыни. Но его неназываемое стремление, выражающееся ужасом перед одиночеством, зато так искренно, что заражает и влечет к себе сильнее, чем многие и многие только устами произносимые проповеди любви.
   
    * * *
    Трагизм жизни Мопассана в том, что, находясь в самой ужасной по своей уродливости и безнравственности среде, он силою своего таланта, того необыкновенного света, который был в нем, выбивался из мировоззрений этой среды, был уже близок к освобождению, дышал уже воздухом свободы, но, истратив на эту борьбу последние силы, не будучи в силах сделать одного последнего усилия, погиб, не освободившись.
    Трагизм этой погибели в том, в чем он и теперь продолжает быть для большинства так называемых культурных людей нашего времени.
    Люди вообще никогда не жили без объяснения смысла проживаемой ими жизни. Всегда и везде являлись передовые, высокоодаренные люди, пророки, как их называют, которые объясняли людям этот смысл и значение их жизни, и всегда люди рядовые, средние люди, не имеющие сил для того, чтобы самим уяснить себе этот смысл, следовали тому объяснению жизни, которое открывали им их пророки.
    Смысл этот 1800 лет тому назад объяснен христианством просто, ясно, несомненно и радостно, как то доказывает жизнь всех тех, которые признали этот смысл и следуют тому руководству жизни, которое вытекает из этого смысла.
    Но вот явились люди, перетолковавшие этот смысл так, что он стал бессмыслицей. И люди поставлены в дилемму: или признать христианство, как его толкует католицизм, Lourdes (Лурд), папа, догмат бессеменного зачатия и т. п., или оставаться жить, руководясь поучениями Ренана и ему подобных, то есть жить без всякого руководства и понимания жизни, предаваясь только своим похотям, покуда они сильны, и привычкам, когда ослабли похоти.
    И люди, рядовые люди, избирают то или другое, иногда и то и другое, сначала распущенность, потом католицизм. И люди живут так поколениями, прикрываясь различными теориями, сочиненными не для того, чтобы узнать истину, а для того, чтобы скрыть ее. И рядовым, в особенности тупым людям, хорошо.
    Но есть и другие люди — их мало, они редки — такие, каким был Мопассан, которые сами своими глазами видят вещи, как они есть, видят их значение, видят скрытые для других противоречия жизни и живо представляют себе то, к чему неизбежно должны привести их эти противоречия, и вперед уже ищут разрешений их. Ищут их везде, но только не там, где они есть, в христианстве, потому что христианство представляется им пережитою, отжитою нелепостью, отталкивающею их своим безобразием. И тщетно стараясь сами одни найти эти разрешения, приходят к убеждению, что разрешений этих нет, что свойство жизни заключается в том, чтобы нести всегда в себе эти неразрешимые противоречия. И, придя к такому решению, если люди эти — слабые, не энергические натуры, они мирятся с такой бессмысленной жизнью, даже гордятся этим положением, считая свое незнание достоинством, культурностью; если же это такие энергические, правдивые и даровитые натуры, каков был Мопассан, они не выдерживают этого и так или иначе уходят из этой нелепой жизни.
    Вроде того, как если бы жаждущие в пустыне люди искали воды везде, но только не около тех людей, которые, стоя над ключом, оскверняли бы его и предлагали бы вонючую грязь вместо воды, которая, не переставая, течет там, позади этой грязи. В этом положении был Мопассан. Он не мог поверить; даже ему, очевидно, никогда и в голову не приходило, чтобы истина, которую он искал, была уже давно открыта и так близка от него; не мог и верить тому, чтобы мог человек жить в таком противоречии, в котором он чувствовал себя живущим.
    Жизнь по тем теориям, в которых он воспитался, которые окружали его, которые подтверждались всеми похотями его молодого и духовно и физически сильного существа, состоит в наслаждении, из которых главное — женщина и ее любовь, и в двойном еще отраженном наслаждении, в изображении этой любви и возбуждении ее в других. Все это было бы хорошо, но вот, вглядываясь в эти наслаждения, выступают среди них совсем чуждые, враждебные этой любви и этой красоте явления: женщина зачем-то уродуется, безобразно беременеет, грязно рожает, потом дети, невольные дети, потом обманы, жестокости, потом нравственные страдания, потом просто старость и потом смерть.
    И потом, точно ли красота эта — красота? А потом, зачем все это? Ведь это хорошо бы было, если бы можно было остановить жизнь. А она идет. А что такое значит: идет жизнь? Идет жизнь, значит: волосы падают, седеют, зубы портятся, морщины, запах изо рта. Даже прежде, чем все кончится, все становится ужасным, отвратительным, видны размазанные румяна, белила, пот, вонь, безобразие. Где же то, чему я служил? Где же красота? А она — все. А нет ее — ничего нет. Нет жизни.
    Но мало того, что нет жизни в том, в чем казалась жизнь, сам начинаешь уходить из нее, сам слабеешь, дуреешь, разлагаешься, другие на твоих глазах выхватывают у тебя те наслаждения, в которых было все благо жизни. Мало и этого: начинает брезжиться какая-то другая возможность жизни, что-то другое, какое-то другое единение с людьми, со всем миром, такое, при котором не может быть всех этих обманов, что-то другое такое, которое не может ничем нарушиться, которое истинно и всегда прекрасно. Но этого не может быть. Это только дразнящий вид оазиса, когда мы знаем, что его нет и что все песок.
    Мопассан дожил до того трагического момента жизни, когда начиналась борьба между ложью той жизни, которая окружала его, и истиною, которую он начинал сознавать. Начинались уже в нем приступы духовного рождения.
    И вот эти-то муки рождения и выражены в тех лучших произведениях его, в особенности в тех мелких рассказах, которые мы и печатаем в этом издании.
    Если бы ему суждено было не умереть в муках рождения, а родиться, он бы дал великие поучительные произведения, но и то, что он дал нам в своем процессе рождения, уже многое. Будем же благодарны этому сильному, правдивому че 387 ловеку и за то, что он дал нам.

2-го апреля, Воронеж»

   

Не знаю, как это предисловие выглядит само по себе; наверное, странно. Но настолько хорошо описывает книгу и так отражает моё впечатление, что я сразу же решила перечитать "Войну и мир", что, собственно, и делаю с довольно большим интересом.

@темы: Жизнь, Книги: Лев Толстой, Книги, Цитаты

---

Дедушка принес свой мобильный, говорит, Машу просят. Первая мысль, что ошиблись, но могла когда-то и звонить с этого номера, если денег не было или на этом была безлимитка.
— Привет!
— Привет. Это кто?
— Да ладно, баб Мань, что ты, родную внучку не узнала?
— А. Девушка, вы ошиблись номером.
— Бабмань! Ну хорош прикалываться!
— Вы о-шиб-лись но-ме-ром.
— Бабуль, не смешно!
— Серьёзно: у меня и дочки-то нет.
— Ну ба-а-а-а!
— ...Хорошо, внученька, о чём ты хочешь поговорить?
Молчание. Короткие гудки.

@темы: Жизнь, Цитаты

---

Мергиона Пейджер и хокку бога вранья.

Из концовок "Тургора" помнятся две строчки:
Тому, кто жив, но брошен в тёмный склеп...
Того простор полей не веселит.
Предполагаю, что это из разных стихов, но в итоге звучит о-очень логично.

@темы: Игры: Тургор, Игры, Цитаты

---

Мне нужны твоя одежда, ботинки и мотоцикл.

Вышло продолжение "Ser Gilmore Companion NPC" для "Awakening"?! Мда, придётся-таки пройти "Пробуждение". Вот ничто не могло сподвигнуть, но... С другой стороны, эта причина гораздо более веская, чем все остальные. (Вот он, мод.) Проблема в другом: ты ведь не потерял сохранёнки DA-шечки, "правда, Тимон"?! Я ж не выдержу всё это заново проходить! И высоконравственная правильность Роланда пусть канонична, хороша и производит впечатление (собственно, за неё и любим), но к концу игры за неё хотелось убить. А уж по второму разу всё это слушать! Ик.
Мне нужен мощный компьютер, диск DAO и много времени.

Грр. Вот совсем не хочется в канон DAO снова влезать. Даже чужие фики уже не интересуют, даже оценки-отзывы к своим не интересуют, а тут... Вот если б второе продолжение "Fragments of Ferelden" вышло, другое дело, конечно, но канон?.. Эх... Сколько уже прошло с первой части "FoF", года два? А всё ждём концовки... но он того стоит, конечно, да. Лучший мод для "DAO", да что там, даже к "Morrowind" таких на перечёт, а уж там-то модострой куда обширнее.
Ладно, посмотрим, как сложится. Может, и хорошо, что времени нет. Хотя, конечно, Роланд... Мда. А, зимой времени будет полно, тогда и посмотрим.

@темы: Игры: Dragon Age, Впечатлялка: Одобряю, Игры

---

''Хвастовство!'' (ДАО.)

Писала про выступление по классическому произведению. (Названий не пишу, чтобы не гуглилось. Да и не всё ли равно?) Преподаватель сказал, если разберу ещё одно, могу не посещать его пары. "Да ради этого я тебе хоть АК-47 разберу", — как говорила я кому-то.

Ля-ля.

Эпиграфом к работе могла бы стать театральная байка "Что нам говорить, если не о чём говорить", — но, увы, это его самое любимое произведение. Но вправду, с самого начала я поняла, что сказать тут нечего. Опросила знакомых редакторов, просто людей, много читающих... всем было нечего сказать! Не то что с точки зрения психологии как науки, а в принципе!
Но набрала, надумала. Возрастные кризисы, либидо по Юнгу, Джон Грей...
Выступать было неприятно. Как и в прошлый раз, преподаватель вёл себя... несколько даже неприлично. По-прежнему перебивал, цитировал по странице произведения там, где хватило бы и строки (не в тему, просто показать, как он умеет, ну ок), под конец, когда я обосновала свои возражения (на фразу о том, что Бесприданница была элитной проституткой), а он не смог, видимо, на них возразить, начал ржать (самое точное слово) — и я совершенно не была против, я люблю, когда людям весело, и спокойно бы среагировала, но у него как-то так... противно это вышло. И настолько неуместно.
Всё это совершенно нормально, я и ждала, что он будет вести себя так, во-первых; во-вторых, меня это не трогает, пусть бы. Интересно другое. Он выбрал старый, отличный, отработанный приём. Совершенно неожиданно, в середине моего выступления (и задолго до конца пары) сказал: "У вас осталось пять минут". Раньше я даже не отдавала себе отчёта в том, насколько это действенно. Думаю, для человека естественно начать торопиться и путаться, и в результате испортить впечатление у публики — на что и был расчёт. Чтобы этого не случилось, я просто опустила половину выступления.
Конечно, это было немного грустно: это была одна из самых интересных частей — но он сказал, что свободное посещение будет, а большего мне и не нужно.
Он вышел, совершенно довольный собой. Я понимаю, может показаться, что я передёргиваю: какое дело преподавателю до пигалицы-студентки? И я обычно стараюсь входить в положение, и была бы уверена — может, дела, может, плохо стало... Но там так чувствовалось желание унизить, поставить на место; да и предупредить меня, что будет мало времени, у него была сотня возможностей.
Что ж, его идея не сработала.
Он выгнал нас из аудитории и запер дверь. Я, довольная полуавтоматом, натянула свитер и двинулась к выходу. Но не смогла пройти.
"Маш, — сказали мне одногруппники, — до того, как он тебя так мерзко оборвал, ты начала говорить что-то очень интересное. Можешь рассказать дальше?"
Наверное, это было забавно. Стоит девочка в центре кучки народа посреди коридора и, по сути, читает лекцию. Смешно, да! Я говорила о том, что было бы, если бы все были гениями (произведение было о людях, растративших свою жизнь), спрашивала, что вообще значит "растратить жизнь", говорила, что каждый в итоге жалеет, рассказывала что-то из Ахматовой. Они слушали.
Преподаватель, успевший дойти до середины, оглянулся на звук голоса, и я видела в его глазах... шок? Страх даже. Как когда вы видите что-то, что анатомически, технически не может происходить.

Ля-ля-ля.

Не скажу, что к моей толпе присоединились посторонние... но две группы, толпившиеся у аудиторий на расстоянии метров в пять от меня к концу мини-лекции продолжали толпиться, не обращая на меня внимания, — в полном молчании и уже на расстоянии метра. Особенно запомнился стоящий отдельно молодой человек, полностью поглощённый своим телефоном. Я мало смотрела по сторонам, я просто рассказывала — сообразила потом. Поднимаю глаза — парень так же весь в телефоне. Но на три шага ближе. В следующий раз — ещё ближе и ещё. Так в комедиях человек, прикинувшийся кустом, крадётся за героем и останавливается каждый раз, когда герой оборачивается — показывая, что он обычный куст и всегда был именно здесь.


Я бы хотела посмотреть, как среагировали бы Островский и Чехов, если бы этот преподаватель был их современником и они узнали, как он преподаёт, что у одного из них драма главной героини в том, что она проститутка, а у другого главный герой спал с родной сестрой и, соответственно, самая чистое и светлое существо в пьесе на самом деле плод кровосмешения. Швабры наголо, дворяне!.. ("Своим произведением автор хотел сказать".)
[Аргументы насчёт кровосмешения? 1) Герой так и не женился, 2) он всё время вспоминает погибшую сестру, 3) он всё время говорит, какая она была хорошая и как он её любил; 4) в один из моментов восклицает: "О, если б ты только знала!" (Последнее совсем хорошо. Чего она не знала? Что у них родился ребёнок? Беременность мимо неё прошла?)]
Говорит, что в пьесе между строк всё это видно. Да где видно! Если замужняя женщина отвергала ухаживания мужчины, и в сцене написано: входит такая-то, такая-то говорит уезжать из её дома навсегда, такая-то напоследок порывисто обнимает персонажа, говоря, мол, хоть что-то останется в памяти — где видно, что они переспали? Когда, чтоб нас всех?!
Говорит, что нужно читать между строк. Один такой уже прочёл между строк у Эдипа врождённое желание совокупиться с матерью — чем читал?.. Швабру, швабру!

Ему б фанфики писать. Но всё это подаётся с таким апломбом, мол, это же очевидно в произведении — а т.к. никто, кроме меня не читал, то если я буду молчать, все останутся в уверенности, что так оно и было.
Пфу, гадость! Ладно, главное, что можно не ходить. Бедная моя группа, которой это ещё слушать. Говорят, что это всё отвратительно. А вообще, так интересно... я никогда бы не думала, что они останутся, попросят дорассказать. Преподавателя бы попросили?.. Не всех. Немногих. Не знаю. Они... так... обычно не очень интересуются нудными вещами.

"Если небо со мной, кто может быть против меня".

---

Гончаров, ''Обыкновенная история''.

«— Вы должны быть голодны. Не хотите ли молока?
— О, дайте, дайте мне эту чашку… — заговорил Александр и протянул руку.
Но она вдруг остановилась, опрокинула чашку вверх дном и, не обращая внимания на Александра, с любопытством смотрела, как последние капли сбегали с чашки на песок.
— Вы безжалостны! — сказал он, — можно ли так мучить меня?
— Посмотрите, посмотрите, Александр Федорыч, — вдруг перебила Наденька, погружённая в своё занятие, — попаду ли я каплей на букашку, вот что ползёт по дорожке?.. Ах, попала! бедненькая! она умрёт! — сказала она; потом заботливо подняла букашку, положила себе на ладонь и начала дышать на неё.
— Как вас занимает букашка! — сказал он с досадой.
— Бедненькая! посмотрите: она умрёт, — говорила Наденька с грустью, — что я сделала?
Она несла несколько времени букашку на ладони, и когда та зашевелилась и начала ползать взад и вперёд по руке, Наденька вздрогнула, быстро сбросила её на землю и раздавила ногой, промолвив: «Мерзкая букашка!»

...Мама. О_о

@темы: о_О, Книги

---

О ''Дяде Ване''.

— А Сонечка — работящая, умная, добрая...
— Почему ты называешь её Сонечкой?
— На Сонечку Мармеладову похожа.
— Чем?!
— Говорю же: работящая.

@темы: Жизнь, xD, Книги, Цитаты

---

"Малый ...дец в жизни отдельного мужчины, субъективно воспринимаемый им как большой".

Ты не будешь упоминать Луркмор в списке использованных источников. Не будешь. Даже несмотря на то, что эта статья была самой полезной. Нельзя. (Кризис среднего возраста.)

@темы: =), Жизнь

---

''Мышцы можно накачать силой мысли...''

У Даготов, запертых на Красной Горе, шанса переодеться во что-то современное не было. Значит, они (и Вивек тоже) одеты по моде своих лет. А из одежды у них, в основном, набедренная повязка. И учитывая их рельефность... эх, весело было жить женщине-кимерке. Выходишь на улицу, а там полный город накачанных полуобнажённых мужчин. Красивое время!
Хотя судя по костюму Альмалексии, мужчине-кимеру тоже жилось хорошо.)
Фем!Неревар: "Мой народ, я хотела сделать объявление! Я хотела... я... хм, молодой человек в третьем ряду, а что вы сегодня вечером делаете? А вы, в четвёртом?.. Да что ж вы женатые-то все..."

Кстати, второй интересный вопрос. У Дагота Ура мышцы прям... через экран ощущаются. Но он, простите, Дагот. Чистый маг. Тот же Телванни. Откуда мышцы?! Он там части Акулахана туда-сюда, что ль, тягает?..
Так и видится картина: «Неревар... как ты мог... я же был твоим лучшим другом... Вивек... Альмалексия... подлые предатели... Я отомщу вам всем! Я все-е-ем отомщу-у-у-у-у!.. Нет, нет, надо успокоиться... надо успокоиться... ещё пятьсот приседаний!» И судя по тому, насколько он прокачался, мысли эти всплывали в его голове каждые минут десять.

@темы: xD, Игры: Morrowind, Игры

---

Шёл 15-й тур флэшмоба...

Суть: вы загадываете персонажей, я подбираю каждому из них песню, вы угадываете, какая песня кому.
Игра выглядит странно, т.к. основная её часть проходит в Скайпе: так быстрее. Но я пометки сразу сюда вношу, так что можете присоединяться, мы всем рады.)

Антагонисты Диснея + Дискорд.

Disney:
1. Урсула.
2. Шрам.
3. Гастон.
4. Джафар.
5. Аид.
6. Зира.
7. Шензи.
8. Банзай.
9. Эд.
10. Нука.
11. Витани.
12. Лефу.
Поняшки:
13. Дискорд.

Шензи:

Listen or download Башня Rowan Пиздец-блюз for free on Prostopleer
Витани:

Listen or download Ария Осколок Льда for free on Prostopleer
Шрам:

Listen or download Айре и Саруман Финал for free on Prostopleer
Эд:

Listen or download Башня Rowan Наркотайм for free on Prostopleer
Банзай:

Listen or download Тэм Был бы я ангелом... for free on Prostopleer

Listen or download Наив Ненависть for free on Prostopleer
Урсула:

Listen or download My Little Pony This Day Aria for free on Prostopleer
Гастон (и одна из тройняшек):

Listen or download Hellraiser Охота for free on Prostopleer
Лефу:

Listen or download Chicago Mister Cellophane for free on Prostopleer
Нука:

Listen or download Наутилус Помпилиус Мой брат Каин for free on Prostopleer
Аид:

Listen or download Ed Helms How Bad Can I Be? for free on Prostopleer
Джафар:

Listen or download Неизвестен i ve got a power for free on Prostopleer
Дискорд:

Listen or download mazochi sangatsu ni mita yume no for free on Prostopleer

Война и мир.

1. Княжна Марья.
2. Андрей Болконский.
3. Пьер Безухов.
4. Наташа Ростова.
5. Соня.[/s]
6. Вера Ростова.
7. Николай Ростов
8. Элен Курагина.
9. Старый князь Болконский.
10. Анна Михайловна.
11. Анатоль Курагин.
(По две песни каждому.)

Андрей Болконский, я искала спокойную, логичную и несколько холодную песню...

Listen or download Tor Linlřkken TLJ - 33 - Dragon for free on Prostopleer

Пьер Безухов: "Всё так печально, мой граф, не знаю, будешь ли прав, огромный мир променяв на плен невесты".

Listen or download Рыжий Канцлер Ги Август for free on Prostopleer

Анна Михайловна: "Прошу тебя, молю за тех, кого люблю".

Listen or download Боярский М.С Молитва for free on Prostopleer

Анатоль: "Life is painless for the brainless" ("В жизни нет боли, если у тебя нет мозгов".)

Listen or download Dancing Through Life for free on Prostopleer

Соня: это не к самому персонажу... это мне хотелось бы её такой видеть. Она была достойна такого ощущения и оно бы ей пошло. И оно вполне могло бы лечь в канон, "если бы только". Кстати, здесь могла быть княжна Марья.

Listen or download Defying Gravity for free on Prostopleer

Элен, она красивая и наверняка производила именно такое впечатление на людей, в том числе, Пьера:

Listen or download Кто тебя создал такую for free on Prostopleer

Николай Ростов, всегда было ощущение: "Мальчик, ну по-о-очему тебя так переклинило на войне и успеет ли отпустить до того, как станет слишком поздно?"

Listen or download Ромео и Джульетта Бог, почему? for free on Prostopleer

Болконский-старший, при одном воспоминании о нём хочется закричать: "Чудовище! чудовище! К ответу его, к ответу его!"

Listen or download Монте-Кристо Чудовище for free on Prostopleer

Вера. Инструментал.

Listen or download Jack Wall A Heartbeat Away for free on Prostopleer

Элен. От Пьера. "Смилуйся Господь над твоей душой, пусть и не хорошей, и не плохой: ты была такой, как сумел придумать". "Напоследок дверь наподдав ногой, я ушёл, как зверь, сам себе изгой...", "Я ушёл от оков, равнодушия дней, от бессмысленной печали пустой: мне не хватит подков, мне не хватит коней, чтоб угнаться за твоей красотой".

Listen or download Рыжий Канцлер Amore for free on Prostopleer

Наташа. Пересказ песни: "О, это чувство, которое я испытываю к тебе! Мои щёки горят, моё сердце бьётся... что же это за чувство? Презрение".

Listen or download What Is This Feeling? for free on Prostopleer

Соня: вся песня.

Listen or download Kerry Ellis I'm Not That Girl for free on Prostopleer

Анна Михайловна. Попытки успеть, спасти - и ускользающее время.

Listen or download Легион Моя звезда for free on Prostopleer

Наташа Ростова, когда-то довёлось узреть клип на эту песню и... он был столь ужасен в своём безумии, столь безумен в своей ужасности, что других вариантов просто нет:

Listen or download Neoжиданно За что? for free on Prostopleer

Николай Ростов, "Деревянный меч да фанерный щит, кровь не потечёт, кость не затрещит", "Воспитай ребят — выйдут мастера!"

Listen or download Кто ведет нас в бой for free on Prostopleer

Андрей. Это OST к Myst. Шпиль - место заточения Сирруса, логичного брата с супер-мега-гордынькой.

Listen or download Jack Wall Enter Spire for free on Prostopleer

Марья. Сердцем чую.))

Listen or download I'm Not That Girl (Reprise) for free on Prostopleer

Пьер Безухов, а с ним Элен, Наташа и обречённость на повторение одних и тех же ошибок.

Listen or download Канцлер Ги Дурак for free on Prostopleer

Анатоль, здесь слово "любовь" так же прикрывает то, что не имеет к ней ни малейшего отношения.

Listen or download Просто такая сильная любовь for free on Prostopleer

Старший Болконский. А чего по таким плакать. = I

Listen or download Wicked No One Mourns the Wicked for free on Prostopleer

Марья: я хотела поставить менее очевидную песню (тоже Маус), но вот эта ей настолько подходит...

Listen or download Там, где не будет зла и бед for free on Prostopleer

Вера: я искала ещё более холодный инструментал, а "Грот Уты" был слишком очевиден.

Listen or download God Is An Astronaut Snowfall for free on Prostopleer

Протагонисты Диснея и снова MLP.

Disney:
1. Аладдин.
2. Мозенрат
3. Эрик
4. Принц Спящей Красавицы
5. Принц Золушки
6. Принц Белоснежки
7. Чудовище
MLP:
8. Принцесса Кейденс
9. Королева Кризалис
10. Великолепная и шикарная принцесса Луна

Принц Белоснежки. Тихая, спокойная, милая, романтичная песня, которая не оставила о себе никакого воспоминания. Как и он.

Скачать Niamh Kavanagh - It's For You.

Чудовище. Там же у него оставалось мало времени до смерти розы. И если бы девушка не успела полюбить его, ему и слугам - конец. А он ни-че-го не делает, чтобы сдвинуть дело с мёртвой точки. И неужели, когда вы смотрели, не хотелось закричать: "Целуй её уже! Быстрее!"

Скачать Д.Ермак - Поцелуй (Мюзикл "Русалочка").

Луна сидит на, кхм, Луне - или ещё до ссылки - и пытается достучаться до подданных. Строчка "Слушай летний дождь - это я хожу по крыше..." Лёгкая грусть и понячье светлое настроение. В остальном — необоснуемо.

Скачать Максим Леонидов - Дождь.

Принц Золушки во время танца пытается догадаться, кто же она такая. Я имела в виду только начало песни, а ты всё время говорила про ягнят и Киркорова.)

Скачать Макс Леонидов и HippoBand - Какая ты есть.

Кризалис. Очевидно?

Скачать Wicked the musical - No Good Deed.

Кейденс. Сахарная вата в сахарном сиропе со вкусом сахара.

Скачать Алла Орлова - Неизвестно.

Аладдин. Это же вырезанная оттуда песня. В оригинале у Аладдина была мама (в итоговом варианте она в гареме полы моет (когда Аладдин убегает от стражников) и поёт: "- Бедный Аладдин теперь попался... - Если бы могла увидеть мать!")

Clay Aiken — Proud of your boy

Принц Спящей Красавицы. Там было две песни, первая - "Я найду тебя, моя светлая леди" Тэм. "Я найду тебя..." и "Я искала тебя..." - как развитие предыдущей темы.
Вот он же как-то попал в этот замок (у Диснея обоснуй тоже был, но я его не помню). И идея: принца что-то гнетёт, ищет он какую-то девушку, видит её во снах, а найти не может и отправляется в далёкие страны и т.д. Но, во-первых, мы решили, что по одной песне, во-вторых, это было уж совсем очевидно, в-третьих, она уже была и, кажется, ни один раз.

Скачать Земфира - Я искала тебя.

Песня идёт со второй по пятую минуты. Мне лень резать и заливать обратно. Извините.
Эрик. Кэп. Вообще-то здесь было "Море" из московского "Монте-Кристо", оно по настроению ближе, но мне не нравится, как оно звучит, а в процессе поиска неожиданно попался Махлин.

Скачать Граф Монте-Кристо - Море.

Мозенрат. Аладдин и Мозенрат-таки выяснили, что они братья (я ныла об этом несколько дней, почему они вырезали это из м/c?!), и теперь Аладдин бегает за ним с попытками помириться.

Скачать Наутилус Помпилиус - Кто ещё [Крылья] 1995.

запись создана: 05.05.2012 в 22:04

@темы: Тесты-флэшмобы-анкеты, =), Кино: Мюзиклы, Песни

---

Оставляя разрушенными города...

Деньги за одеяло безоговорочно вернули. Магазин был в изумлении; стал звонить на фирму, фирма была в шоке. Говорят, что торгуют ими десять лет, таких случаев не было и быть не могло: температура слишком низкая. Что заменят товар обязательно или деньги вернут - но они хотят этот видеть!..

В целом же - одеяла няшнэ, брать можно, но берите те, у которых есть автовыключение: они Н минут держат на сильном режиме, а потом плавно спускаются до минимального. (Я ж, как выяснилось, инструкцию нарушила: его нельзя держать включенным больше 20 минут - но на кой оно тогда сдалось, во-первых, и кто б мне дал инструкцию, во-вторых.)

В последнее время моё везение всё прогрессирует, я словно попала в глаз бури. Если кто-то хочет встретиться, сделайте это до того, как рядом со мной будет опасно стоять.

---

Алиар. Оридж про героя, который не хотел спасать мир.

Категория: джен, гет.
Жанр: фантастика, приключения и юмор, плавно скатывающийся в философию.
Рейтинг: G, изредка доходящий до PG-13 из-за обсуждения некоторых тем.
Размер: maxi, 68 тысяч слов.
Статус: закончено, но остальные главы пока на вычитке, будут открыты в ближайшее время.
Бета: официальной нет, много помогали Destinee Dent и Simorella, а также Эрна Хэл, Idiota.
Комментарий: кто увидел мысли из "Тургора" или отсылки к "Fable: The Lost Chapters", может взять с полки огромный виртуальный пирог.
Описание: Ощущение, что с миром что-то неправильно, становится всё сильнее и сильнее. Но что именно? И что он может с этим сделать?

Глава 1.
Глава 2.

Глава 3.

***— Эй. Слышишь меня?
Тэрн с трудом открыл глаза. Над ним склонился какой-то молодой парень. Минута ушла на то, чтобы вспомнить, что случилось. Бейта... банда... а вон второй парень, с арбалетом, он их, наверное, и спугнул... Тэрн попытался подняться.
— Твою мать, и впрямь очнулся...
— Я ж говорил, быстрее!
Дальше последовал сильный удар в лицо, после которого снова была темнота.
В следующий раз Тэрн пришёл в себя в одиночной камере. Первым, что он заметил, был невыносимый запах: пахло мочой, рвотой, немытым телом, гнилью и чем-то гораздо худшим. Тэрн прикрыл рот ладонью и с огромным трудом подавил тошноту.
Он огляделся. Похоже, это была городская тюрьма Завандра. Вывод этот он сделал из плаката в коридоре:

"ВОР,
а также убийца, насильник, грабитель,
аферист, шантажист, мошенник,
взяточник, скупщик краденого,
сутенёр, карманник, наркоторговец
должен сидеть в тюрьме!"

Тэрн вздохнул. Он попытался покричать, позвать стражу, но никто не откликнулся. Он уселся на нары и только тут опустил взгляд на свои руки. Они по-прежнему были в крови.
Тэрн вздрогнул. Он попытался вытереть руки об рубашку, но кровь уже засохла и так просто не оттиралась — зато теперь на рубахе были ещё и следы окровавленных ладоней. Воды в камере не наблюдалось.
Тэрн смотрел на свои руки и медленно осознавал, что убил человека. Он не знал, почему об этом так тяжело думать. "Я поступил неправильно? — спросил он у себя. — Нет... этот парень пытался меня убить, и если б не я, убил бы ещё многих". "Мне его жаль? — он прислушался к себе. — Нет. Я жалею, что взял грех на душу? Чушь, я даже не верю в этого Творца!" Как Тэрн ни поворачивал, выходило, что ему не из-за чего переживать — но кровь на руках жгла, словно расплавленное железо. Если вспомнить об официальной цели тюрем: заставить раскаяться и задуматься — она была достигнута.
Размышлял Тэрн и о другом. Десять лет он тренировался для битвы с Повелителем Мечей. Вся его жизнь была посвящена этому, все повторяли, что это его главная цель. Но если его готовили к битве с самым могущественным воином Алиара, почему он проиграл в драке с обычными головорезами?! Выходит, из него настолько плохой боец? Так на что они расчитывали, готовясь выставить его против величайшего мечника?!
Первую же принесённую воду Тэрн потратил на то, чтобы отмыть кровь, и сидел дальше, мучаясь от жажды до самого вечера. Следующей водой напился, но она оказалась столь омерзительна, что лучше было сдохнуть от жажды.
Он не понимал, почему оказался в тюрьме, но знал, что если не сможет оправдаться, единственной его надеждой останется орден. Рано или поздно они проследят его путь до Завандра, а там... деньги у них есть, связи тоже. Выкупят или договорятся — и вернут его обратно... проследив, чтобы сбежать ещё раз не получилось... и значит, всё было зря... и другой надежды не будет...
Тэрн закрыл глаза и прислонился к стене. Какие ещё варианты?.. Его не найдут — не смогут, опоздают, не захотят... Казнят его вряд ли, скорее всего, отправят на рудники. Это было гораздо лучше возвращения в орден: с рудников хотя бы можно было сбежать.
А что, если его всё-таки казнят?.. Тэрн закусил губу. Умирать не хотелось. Возвращаться в орден... не хотелось примерно настолько же.
Хотя за что его казнить?! Что он вообще сделал? Почему он здесь?.. Немного успокоившись, Тэрн пришёл к выводу, что никаких обвинений против него нет, и вообще он тут по чистой случайности, так что всё должно быть в порядке...
А если всё-таки казнят?.. По такому кругу и ходили его мысли. Он думал до тех самых пор, пока за ним не пришёл крупный, совершенно тупой с виду стражник. От него несло чем-то незнакомым — Тэрн ещё не знал, что так пахнет дешёвое вино.
Тэрн кинулся объяснить, что он невиновен, но бросил более внимательный взгляд на конвоира и промолчал. Его провели по коридору и втолкнули в комнату капитана (что было вовсе необязательно, так как он сам спокойно шёл всю дорогу), после чего дверь захлопнулась за спиной.
Первым делом Тэрн глубоко вдохнул: воздух наконец-то был чистым. Крупный темноволосый мужчина в кресле по ту сторону стола оторвал взгляд от бумаг. В обычном состоянии он, наверное, выглядел как человек властный и неимоверно гордый собой, но сейчас лицо его было не выбрито, волосы взъерошены, а глаза невероятно красны, что придавало ему сходство с беспутным бродягой. Впрочем, был уже поздний вечер, и последствия даже самой жуткой пьянки шли на убыль; да и в целом было заметно, что похмелье для капитана — неизбежный и давно привычный противник. Он устало посмотрел на подследственного и процедил:
— Имя...
— Тэрн, — решил Тэрн на всякий случай ответить честно.
— Фамилия...
Тэрн надолго задумался. Фамилии в Алиаре использовались только в официальных случаях, и за жизнь в ордене её, разумеется, не спрашивали ни разу. Он уже хотел сказать, что фамилии нет, но всё же вспомнил:
— Хардл.
Капитан посмотрел на него уж совсем хмуро. Взгляд его был цепким, хоть и немного усталым, и Тэрн понял, что сейчас здесь взвешивается каждое его слово. А ещё — что эта заминка сослужила ему очень плохую службу.
Как бы то ни было, ответ его капитан записал.
— И откуда к нам?
— Из Дейнара.
— Тэрн Хардл, дейнарец, — повторил капитан, записав и это.
— Нет... не дейнарец. Путешествую.
Капитан одарил его ещё более мрачным взглядом, зачеркнул строку на своей бумаге и записал новую. Тэрн огляделся, но ему стула предназначено не было. Пришлось стоять.
— Итак, бродяга, зачем явился в Завандр?
Тэрн пожал плечами.
— Просто... давно мечтал здесь побывать...
Капитан поморщился. Тэрн понял, что каждый новый ответ словно сыпет горсть земли на его могилу. Надо было собраться, сейчас от убедительности его слов зависело всё.
— Послушайте! Я окончил обучение и решил повидать мир. А едва зашёл в ваш город, на меня напали. Я ни в чём не виноват!
— Ну-ну, — капитан криво ухмыльнулся. — А это что?
Он протянул другую бумагу, Тэрн взял её и пригляделся.
— Что?.. Я? Это чушь! С чего мне на неё нападать?!
Капитан молча кивнул в сторону листа, и Тэрн стал читать дальше.
— "Потому что проговорился мне, как украл книги в дейнарской библиотеке, и побоялся, что я донесу на него..." Я не крал никаких книг! Мне их отдали!
— Отдали? Книги из Главной Библиотеки? Не верится. А вот что ты, бродяга, напал на невинную девушку, а потом убил защищавших её — вполне.
— Они действовали, как слаженная банда, — набычился Тэрн, — уверен, что я не первый, кто им попался! Можно найти кучу доказательств...
— А зачем? По-моему, всё и так вполне ясно. Трое жителей города доказывают твою вину — и ни единый человек не может поручиться за твои слова... или даже подтвердить твою личность...
Тэрн опустил взгляд: это была правда. Он вздохнул и лишь тут вспомнил:
— Могут! Могут! Я хорошо известен в Священном Городе! Отправьте запрос в завандрский монастырь, пусть свяжутся с Айнером!
Брови капитана взметнулись вверх и даже взгляд наконец стал заинтересованным. Он прокашлялся и вернул лицу то же непроницаемое выражение.
— Ну, ну... Один из моих парней недавно вернулся из Айнера. Но он не говорил ни о каком Тэрне.
— Я известен там под именем Тарк.
Повисло молчание.
— Брат Тарк? Победитель Состязаний? Да уж конечно! Посмотрим, узнает ли он тебя в лицо... что-то мне подсказывает, что нет. Но если вдруг, я, так уж и быть, напишу дейнарскому мэру и спрошу его про Тэрна. Или Тарка, а?
Тэрн прикрыл глаза, понимая, что сейчас веры ему станет ещё меньше.
— Нет... не Тэрна и не Тарка. Ему я представился, как Т... Т... Твою мать...
— Ну, ну. И какое же из имён настоящее?
Тэрн ухмыльнулся, понимая, что хуже он себе уже не сделает.
— Ни одно.
Капитан усмехнулся в ответ и вернулся к своей бумаге. Тэрн закусил губу. И что теперь, гнить здесь? Ради этого он сбежал из ордена?! Нет, нет, надо было во что бы то ни стало убедить капитана в своей правоте...
— Ладно... напали, говоришь... да уж конечно. Рассказывай, как было.
И Тэрн рассказал. Включил всё своё актёрское мастерство, задействовал и честные глаза, и простоватый вид — но все они разбились о безразличие капитана.
— Отлично. Очень интересно. И что же у тебя украли, именитый ты наш?
— Книги... "Глагол нашего времени", "Три мясника", "Дары волков", "Король арф", "Отцы и деды", "Датаньян и три стражника", "Датаньян и четыре стражника", "Датаньян и ещё четыре стражника"...
— Стоп! — голова капитана клонилась к столу всё время этой речи, но он очнулся и замахал руками. — Хватит про книги. Что ещё было?
— Меч, охотничий нож, кинжал, метательные ножи... — Тэрн осёкся, осознавая, что для обычного гражданина оружия у него многовато, — кулёк ягод, бурдюк с водой, куртка... и шестьсот тридцать два золотых.
— Сколько?!
— Шестьсот тридцать два...
— Ты рехнулся?! — капитан вскочил и злобно уставился на него. — Откуда у тебя, проходимца, столько денег?!
— Я... выиграл в Состязаниях Веры... — опешил Тэрн. Причина такой злости была ему совершенно непонятна.
— Точно, — ошалело повторил капитан и снова осел в кресло. — В Состязаниях...
Он переложил бумаги с одного угла стола на другой, потом поднялся и нервно прошёл по комнате:
— Мать ж мою, а ведь правда... Шестьсот золотых, говоришь? Вот уроды!
Он выглянул за дверь и приказал привести к нему какого-то Бэтона. Через некоторое время, пригнув голову, чтобы не зацепить косяк, зашёл мужик с неприятным и смутно знакомым лицом. Не успел он что-либо сказать, капитан махнул рукой в сторону Тэрна.
— Этот победил на Состязаниях Веры?
Мужик повернулся к нему, и Тэрн вспомнил, где его видел. Толпа на айнерской площади. Он зацепил этого здоровяка, и они подрались — точнее, мужик просто отшвырнул его, но Тэрн попал под ноги к братьям, и его потащили на Состязания...
Мужик зло ухмыльнулся, и Тэрн понял, что он тоже всё это помнит.
— Не. Впервые вижу.
— Как так!.. Мы же... ах, ты, скотина... — Тэрн увернулся от удара поддых и вдруг вспомнил: — Амулет Победителя Состязаний! Он должен быть в моих вещах!
Капитан жестом остановил разъярённого Бэтона и потёр подбородок.
— Да... был амулет...
Тэрн испугался, что ему скажут описать эту дурацкую висюльку: он ни разу не приглядывался и помнил лишь, что она была удивительно лёгкой. Но капитан молча пошарил в столе, достал оттуда свёрток, извлёк амулет и хмуро уставился на него.
— И как мы узнаем, что это не обычная железка, а именно амулет победителя Состязаний Веры? — победно воскликнул Бэтон.
Вместо ответа капитан развернул украшение задней стороной. Там было выгравировано: "Амулет Победителя Состязаний Веры".
Бэтон осёкся.
— Пшёлвон, — процедил капитан. — Тащи сюда Сараза. С тобой потом разберусь...
Дверь за Бэтоном захлопнулась. Капитан с ненавистью шагал по комнате, а Тэрн думал: получается, его вещи уже были у стражи? Разбойники просто их отдали? Странно... непонятная банда...
Он провёл много времени, переминаясь с ноги на ногу, а капитан становился лишь мрачнее.
— Э, да иду я, иду! Харе толкать-то!
Запахло дорогим парфюмом, и в комнату втолкнули парня в стильном ярком костюме и с очень честным лицом. Капитан кинулся к нему, схватил за шиворот.
— Рехнулся, урод?! Тридцать золотых было, да?!
...Сараз горячо твердил, что он тут не причём, капитан кричал, что скоро уличная крыса отправится на рудники, Сараз валил всё на Бейту, капитан угрожал повесить всю банду, Сараз упирал на то, что вещи же они все вернули, значит, и деньги тоже были все...
Тэрн прикрыл глаза и криво ухмыльнулся. Только самый пустоголовый дурак Алиара мог не понять сразу. А он-то думал, путаница с именами звучит подозрительно и теперь он не сможет доказать свою правоту!.. Да все плевать хотели, виноват он или нет.
— А ты чего встал? — рявкнул на него капитан. — Монатки собирай и вали отсюда!
Он плюхнул свёрток на стол, другой рукой продолжая держать Сараза за шкирку. Тот подмигнул Тэрну через плечо капитана: мол, "не мы такие, жизнь такая" и "ничего личного, просто работа", — но Тэрн не проникся.
Он мигом подскочил к столу, схватил меч, кинжал, амулет. Больше там ничего не было. Даже кулька с засохшими ягодами.
— А остальное?..
— Не слышал, что ль, крысу эту?! Это всё, что у тебя было!
Тэрн хотел что-то сказать, но вместо этого молча собрал свои вещи и пошёл к выходу.
Солнечный свет резал глаза. На улице было непривычно людно. Тэрн торопливо пошёл прочь от здания городской стражи, на ходу убирая вещи. Столь же внимательный и аккуратный, сколь и всегда, он не заметил, как столкнулся с маленьким мальчиком.
Ребёнок отшатнулся и в ужасе посмотрел на него. Только сейчас Тэрн понял, как он выглядит со своим перекошенным лицом, синяками и кровавыми следами на рубашке.
— Извините! Извините, я не хотел! Я случайно!
— Да ладно тебе, парень... всё в порядке...
Перепуганный мальчонка, который, очевидно, вспомнил все запреты матери говорить с незнакомцами, потому что те могут оказаться страшными-жестокими убийцами, мгновенно растворился в толпе. Тэрн сделал ещё несколько шагов по улице, и... он не знал, что заставило его проверить свои, теперь немногочисленные вещи. Но кинжала за пазухой уже не было.




***Это был самый подходящий момент, чтобы задаться вопросом: что я, собственно, делаю?! На самом деле, задаться этим вопросом следовало бы ещё множество городов назад, но теперь не замечать его было невозможно.
Радуясь своей находчивости, Райк пошёл за мерзким выродком в Реллу. Там он разыскал людей, которые подвозили засранца и узнал, что ублюдок бросил их у поворота на Эрнел. В очередной раз помянув мать спиногрыза плохими словами (что становилось уже своеобразным ритуалом), Райк проследовал в Эрнел, где, после долгих поисков, был вынужден признать, что хитрозадый подонок в этом городе и не появлялся. Тогда он отправился в Дейнар, где, как оказалось, проходил юноша, внешне похожий на искомого мерзавца. Но когда Райк узнал, что творил этот юноша, то понял: это не может быть Тэрн. Даже если сойдутся все приметы, всё, вплоть до родинок на груди, — не может. Райк великолепно знал оторвыша и понимал: заманить его в библиотеку можно лишь кошелём с золотом, а заставить бесплатно сделать общественно-полезное дело вроде уборки библиотеки невозможно в принципе. Райку как никому иному было известно, что на Тэрна в таких случаях не действовали ни угрозы, ни уговоры, ни посулы. Казалось, он против самой идеи делать что-то полезное — и готов навлечь на себя любую беду, лишь бы не работать.
И вот теперь Райк стоял в Кивише, где тоже не слышали о Тэрне, — и было самое время спросить себя, какова истинная цель этого преследования. Может быть, он так хотел вернуть Тэрна в орден? Но нет, гадёнышу было нечего делать там, он осквернял это святое место одним своим присутствием. Может, всё это было лишь прикрытие, и на самом деле Райк просто хотел повидать мир? Но за время поисков он ни разу не зашёл в какое-либо место ради развлечения, лишь разыскивая Тэрна. Может, он опасался, что посланный наставником человек навредит Тэрну, и хотел решить дело без крови?.. Трижды "ха"!
Но, по крайней мере, это были важные и нужные вопросы, и Райк несомненно задался бы ими, если б хоть немного любил размышлять. Но он верил, что люди, много думающие, мало делают, и был слишком поглощён поиском Тэрна, чтобы думать, зачем он, собственно, его ищет.




***На самом деле, причин идти в Кивиш у него не было. Просто — он вышел из Завандра и шёл, шёл, шёл, желая убраться подальше, а потом обнаружил себя уже на полпути туда. Может, потому что Кивиш славился идеальным соблюдением законов, а ему нужно было убедиться, что не везде процветает взяточничество. Может, потому что это была самая удобная дорога в Реллу. Может, потому что его собственные мысли были слишком гадостными и нужно было поскорее оказаться в гуще людей... как бы то ни было, в Кивиш в таком виде его бы не пустили. Синяки, грязная одежда, кровавые следы и полное отсутствие денег — на одно из этого стража ещё могла закрыть глаза, но всё вместе словно кричало: "Бродяга!" Следовало подождать, пока сойдут синяки, привести в порядок одежду и мысли.
Поэтому Тэрн свернул с дороги: он знал, что поблизости проходит Свечка, одна из трёх крупных рек Алиара. Он нашёл её довольно быстро, и вскоре уже сидел, напившись, и ждал, когда высохнет его одежда, — не отдавая себе отчёта, что и методы поиска воды, и местность Алиара известны ему исключительно благодаря столь ненавистному ордену.
Единственным лёгким способом погибнуть в лесах Алиара было повеситься. Летом в них росла земляника, осенью — облепиха, зимой — подснежника. Это не считая множества других ягод, кореньев и трав (которые Тэрн знал в совершенстве благодаря всё тому же бесполезному ордену) и полному отсутствию опасных для человека хищников.
Рубаха так и не отстиралась до конца, но если подтянуть штаны повыше, можно было скрыть почти все следы. Так они хоть не напоминали о произошедшем...
Большую часть дня Тэрн лежал у костра и думал.
Ему впервые начало казаться, что он поступил неправильно, —и можно было сделать сотню предположений, но всё равно не угадать, что именно его стыдило.
Он не попрощался с Андой и Юнем.
Они переживали и поддерживали его, хотя вполне могли бы бросить, вытолкнув на сцену, — а он облил обоих грязью и ушёл, гордый собой... А как плохо он думал о Леке, о дейнарском мэре, о людях, накормивших его в Айнере и желавших подбросить до Реллы! Они казались ему такими пустыми, жалкими, бесполезными... но они позаботились о нём, помогли ему — хотя вовсе не были обязаны. А он лишь принимал чужую поддержку как должное...
Но в некоторых людях Тэрн никак не мог увидеть что-то хорошее, и было забавно, что именно они вложили в него больше всех. Наставник Лорм — лицемерный козёл, который хотел выпотрошить его жизнь, уничтожить мечты и стремления, пока не получится нужная ему марионетка. Райк — служака, который отрицал мышление как нарушающее субординацию и ведущее к анархии. Мать...
Неожиданно Тэрн залился истерическим, пугающим смехом. Он хохотал долго, до слёз, потом — размазывая эти самые слёзы по щекам.
Его любимой поговоркой была: "Умному достаточно одной ошибки, дураку не хватит десяти". А Тэрн всегда считал себя умным, хитрым, изворотливым... лишь сейчас осознав, какой он бесповоротный идиот.
— Отец бросил тебя, не дождавшись и твоего рождения. Мать — сдала в орден, едва предоставилась возможность. Лучший друг — бывший лучший друг! — возвращал "на место", едва тебе удавалось вырваться... А ты всё веришь людям! "Давайте я вас провожу!" "Тёмная улица, фонари меняют!" Ой, не могу!..
На самом деле, он бы с удовольствием назвал бывшей и мать, и такая его позиция была бы гораздо более оправдана, чем в отношении воспитывавших его людей. Но матери никогда не бывают бывшими — как бы они с вами не поступали.

Глава 3

Если сможешь, то прости меня, пожалуйста: Даст Бог, я себя когда-нибудь прощу.

Исказившаяся в памяти          
строчка Юрия Визбора          

Дома в Кивише были аккуратными, улицы чистыми. Ни завандрской злобы, ни дейнарской косности — и Тэрн решил, что это неплохое место. Правда, чтобы попасть сюда, пришлось заполнить множество бумаг (Тэрн потерял счёт на тридцатой), и, согласно им, он должен был покинуть город не позднее, чем через три дня. Впрочем, могло оказаться много и одного: по тем же бумагам, работу не гражданин Кивиша получить не мог. Если это оказалось бы правдой, в чужом городе, без единой монеты делать ему было нечего.
Впрочем, Тэрн не очень в это поверил — обязательно должны быть какие-нибудь неофициальные подработки. Но выйдя из канцелярии, он понял, что найти их будет не так легко...
Тэрн неуверенно огляделся. Слева от него было трёхэтажное серое здание. Справа от него было трёхэтажное серое здание. Ниже по улице было трёхэтажное серое здание, за ним стояло... да-да. И так покуда хватало взгляда.
Тэрн побрёл вперёд. Ничего не менялось. Через три минуты начало казаться, что никуда он не идёт, а вышагивает на месте. Он оглянулся: здание канцелярии осталось далеко за спиной. А между ними стройными рядами шли абсолютно одинаковые серые дома.
Стало не по себе.
Тэрн повёл плечами и торопливо свернул в проход между домами... попал на точно такую же улицу. Снова свернул и увидел ещё одну одинаковую. Тут уж стало совсем страшно.
Он хотел спросить дорогу, но на улицах было пусто. "Середина рабочего дня", — вспомнил Тэрн. По инерции он оставил за спиной ещё две подобных улицы, по следующей пошёл вперёд. Вскоре ему на пути встретилась ровная череда деревьев. За ней продолжалась такая же дорога.
Тэрн заметил у зелёной полосы скамейку и приземлился на неё. Через некоторое время на улице стали появляться люди; видимо, в их работе наступил перерыв. Они ровным шагом ходили по этому маленькому парку, сосредоточенные на своей прогулке.
Тэрн пригляделся к толпе. Мужчины были коротко стрижены и одеты в тёмно-серые костюмы из брюк, рубашки и куртки; женщины носили каре, из одежды на них были такие же серые юбки и блузки. Как и здания, они были совершенно одинаковые, но Тэрн уже слишком устал удивляться. Две женщины присели на соседнюю с ним лавочку и стали обсуждать какой-то законопроект. Было самое время, чтобы спросить дорогу куда бы то ни было. Тэрн встал, чтобы подойти к ним, и... понял, что не может этого сделать.
После Завандра что-то надломилось. Невозможно стало верить людям. Следовало спросить дорогу, и он прекрасно понимал, что бесполезно блуждать по улицам дальше — но он просто не мог заговорить, не мог подойти даже.
"Растёкся, квашня. В одном городе не повезло — всё, жить незачем? Сядь тогда на лавочку и зарыдай, тряпка..."
Тэрн костерил себя слабаком, девчонкой и жалким земляным червяком — но всё равно не мог заговорить с кем-либо. Наконец, сдался и опустился обратно на лавку.
Он чувствовал себя невероятно усталым, хотя день этот был гораздо легче многих. Зачем он вообще пришёл сюда?.. А. Точно. Мясо.
Голоден Тэрн не был: набрал ягод в лесу. Но за время путешествия ягоды, трава и коренья вызывали у него почти ненависть: молодой-здоровый-мужской организм требовал хорошо прожаренный трупик животного, а у него самого не поднималась рука на обитателей леса. Вот и надеялся — зайти, быстренько заработать денег, пообедать хорошенько (картошечки, а к ней свинины кусок, а сверху вином всё залить, да-да-да), поспать на мягкой постели, а не на листьях, помыться в кой-то веки не в ледяном ручье, куртку купить... но всё это было недостижимо без денег. А деньги были недостижимы сами по себе.
Нужно было выбираться отсюда. Но куда идти, если он в принципе не может общаться с людьми? Тут не место надо менять, а душу в порядок приводить...
Приводить себя в порядок не хотелось. Идти никуда не хотелось. Оставаться не хотелось. Тэрн бешено устал душой.
...Он не знал, сколько просидел так, равнодушно глядя вдаль, но вокруг уже никого не было, когда на лавочку рядом с ним опустилась странная девушка.
Тэрн покосился на неё, испугался и отвёл взгляд. Она не была некрасивой, но смотрела на него с таким неудержимым (и явно не соответствующим ситуации) восторгом, что Тэрн тут же испытал желание уйти подальше. Что он и сделал.
— Брат Тарк! — донеслось ему вслед. — Подождите, вы должны мне помочь!
— Я ничего не должен! — злобно отозвался Тэрн.
Девушка опешила.
Он пригляделся. Как и у всех женщин Кивиша, у неё было каре, как и большинству женщин Кивиша, ей оно не шло. Серая юбка висела как-то криво, на рубашке было пятно. Девушка не выглядела местной.
"Спокойно, — одёрнул он себя. — Это обычный оборот речи. Если бы в ордене тебе не говорили, что ты должен спасти мир, должен хорошо учиться и должен быть добрым, ты бы так не злился. Девушка не виновата".
— Я... я... имела в виду, может, вы мне поможете... п-пожалуйста...
Губы у неё дрожали. Молодец, довёл девушку до слёз. Молодец.
Она просияла, видимо, вспомнив нужную фразу:
— Я заплачу!..
— Или заплачешь... — проворчал Тэрн. — Что там у тебя случилось? И... как ты меня назвала?
— Брат Тарк. Я видела вас на Состязаниях в Айнере! Но... нам не следует говорить так громко.
Они присели на лавочку. Девушка неуверенно огляделась: но деревья росли редко, а улицы были столь длинными, что подкрасться к ним было невозможно.
— Как тебя зовут-то?
Она вздохнула.
— Миза... Надо торопиться, так что я расскажу всё честно и сразу, хорошо? Мой отец — градоначальник Кивиша. Ко мне... приезжала подруга... подруга из Эрнела, и...
Миза затихла. Тэрн оглядел её, потом окружающий город, потом небо и мостовую, но нигде не обнаружил ничего интересного. Девушка всё молчала.
— И?! — не выдержал он.
— И её отправили в тюрьму.
— Оп-па. За что?
— Она вышла на улицу после одиннадцати... у нас это запрещено...
Тэрн оценил и шутку, и умение шутить в подобной ситуации. Он уже готов был засмеяться, но перед глазами промелькнули Айнер и Дейнар, Завандр и деревня, и он вдруг осознал:
— Ты серьёзно. Этот мир достаточно безумен, чтобы у вас сажали за такое.
Миза резко уткнулась в ладони и заскулила.
— Если б она хотя бы... — разобрал Тэрн, — не такое тяжелое... а теперь...
Стало очень неловко: ему редко доводилось сидеть рядом с плачущей девушкой... рядом с девушкой, плачущей не из-за того, что он безотвественный ленивый подлец, по крайней мере.
— Да ладно тебе! Ну что ей сделают...
Миза вскинула голову. Глаза её были чуть влажными, но она не плакала.
— Её казнят.
Тэрн замер. Насколько безумен этот мир? Разве настолько?
— Да, это серьёзное преступление...
— "Не карать мелкие проступки — значит, порождать большие"... Не смотри так, у нас всё не настолько жестоко. Если бы только это, её бы просто сослали на рудники!.. Но она нарушила ещё несколько законов... она... она же из Эрнела... Она смеялась слишком громко... и...
"Я ненавижу этот город", — понял Тэрн. Не то чтобы это имело какое-то значение (городу так точно было плевать), но чувство это вдруг сформировалось особенно отчётливо.
— Расскажи мне, что нужно делать.




***— Мне не нравится этот план, — повторил Тэрн и прошёлся от стены к стене.
Шлем снова съехал к носу. Тэрн поправил его и повторил:
— Мне не нравится этот план.
Намекнуть, что он говорит это в сотый раз, было некому: Миза не выдержала ещё на десятом. К счастью, у неё был повод: оформить кое-какие документы и поискать кого-нибудь в помощь Тэрну. Последнее он хотел сделать сам, но Миза опасалась, что он нарушит какое-нибудь местное правило и придётся спасать уже его.
Мизы не было долго, ужасно долго. Тэрн походил по комнате, полистал пару книжек — но они были даже более скучными, чем орденские; в итоге снял выданную ему броню, расположился в кресле и уснул.
— Брат Тарк! — вернувшаяся Миза трясла его за руку и счастливо улыбалась. — Я нашла того, кто нам поможет! Представляете? Встретить его именно здесь! Ведь я отправила его за вами в Реллу!..
— Кого?..
Тэрн перевёл взгляд туда, куда указывала Миза. Сначала он увидел такую же латную броню. Затем отметил презрительную усмешку. И лишь здесь узнал Райка.
Тэрн вскочил с кресла. Казалось, волосы на загривке встали дыбом, а сам он готов перекинуться лютым зверем — и удивляло лишь, что он так долго сохраняет человеческий облик.
— Нашёл-таки... сволочь...
Взгляд Райка стал ещё более презрительным. Тэрн подскочил к нему и уже готов был вцепиться в горло, но Миза за спиной воскликнула:
— Что вы делаете! Это же незаконно! — какой ещё могла быть реакция жительницы Кивиша.
Тэрн замер: если уж за нарушение комендантского часа наказание здесь было столь жёстким, то даже представить было страшно, что предполагалось за драку...
Райк наклонился к его уху и тихо-тихо произнёс:
— Я обещал ей помочь. И я помогу. И ты поможешь. А потом — я за ухо протащу тебя по всему Алиару, чтобы на всю жизнь запомнил, ублюдок...
Из всех оскорблений именно это задевало Тэрна наиболее сильно — о чём Райк прекрасно знал.
— Никуда ты меня не потащишь. Потому что я прирежу тебя, как только ты повернёшься спиной.
Воздух словно гудел от ненависти. Они сделали шаг друг от друга и одновременно кивнули.
— Мы в не самых хороших отношениях, — пояснил Тэрн и вежливо улыбнулся. Но Миза почему-то вздрогнула.
— Но это не значит, что мы вам не поможем, — добавил Райк и тоже улыбнулся. Тэрн взглянул на его улыбку и вздрогнул уже сам.




***— Капитан Альт Таб, прибыл по указанию майора Контрола.
Райк протянул документы, и лейтенант внимательно изучил их.
— Да, мы получили заявление от вашего корпуса. Но когда мы показывали кадетам тюрьму, вы указали, что из группы отсутствовал лишь один человек. И он уже прошёл эту практику.
Райк кивнул.
— Ошибка в документах. Докладная уже отправлена, канцелярия получит по заслугам.
Стражник одарил его точно таким же кивком.
— Своей безалаберностью они ухудшают и дисциплину среди кадетов.
— Недопустимый пример для будущих защитников закона.
Тэрн мог лишь восхититься Райком. Со всем своим актёрским талантом он не мог сыграть даже близко так хорошо. Райк же, казалось, был просто создан для этого города. Ни эмоций, ни мыслей, лишь строгое исполнение приказов и чувство долга вместо сердца.
Впрочем, в данный момент всё актёрское мастерство Тэрна уходило на то, чтобы ни на кого не броситься: слишком раздражал этот город и эти райкообразные.
— Следуйте за мной, — стражник пару раз ударил в соседнюю дверь. — Сержант, примите пост.
После он отпер вторую, массивную дверь: за ней оказалась образцово чистая лестница. Лейтенант впустил их и привычно начал рассказывать:
— Это последняя линия обороны тюрьмы. Все двери можно открыть лишь данными ключами. Их три комплекта: у меня, у моего заместителя и в городском суде. Двери открываются два раза в день, чтобы сменить караул, и снова закрываются после, — голос его был таким монотонным, что все силы уходили на то чтобы не зевнуть. — Также двери открываются во время практики кадетов, два раза в год. Следующая ступень защиты — второй этаж. Здесь, как вы видите, расположены...
Тэрн привычно отключился: опыт в этом был богатым, — Райк же внимательно слушал и задавал вопросы. Тэрн подумал, что это он зря, ведь стражник мог удивиться такому незнанию — но лейтенант реагировал совершенно спокойно. Видимо, Райк дышал с этими людьми в одном ритме, поэтому всё, что он делал и говорил, было уместным.
Серые каменные стены тянулись перед ними, и Тэрн подумал, как хорошо, что он попал в тюрьму Завандра, а не Кивиша. Здесь бы он столько не выдержал...
— А сами вы ничего не хотите спросить, кадет?
— Э-э... — Тэрн слышал этот вопрос тысячи раз в различных вариациях, так что непривычное обращение его не удивило. — А если... угроза будет исходить снаружи, а не изнутри?
Стражники — то есть, стражник и Райк — переглянулись. Райк неодобрительно приподнял уголок губы, лейтенант качнул головой.
— Я только что об этом говорил. Как вас взяли в кадеты?
— Перевоспитаем, лейтенант.
— Надеюсь.
Тэрн удержал себя на месте, хотя желание ударить двух уродов было нестерпимым. Они спустились на следующий этаж. Тэрн снова заскользил взглядом по сторонам, но больше к нему не обращались.
Райк был точной копией лейтенанта, лейтенант был точной копией остальных стражников — но как раз стражи слегка выделялись среди однообразной массы горожан. Они казались следующей стадией того, что Тэрн назвал бы кивишизмом: у кивишцев были всё время сжаты челюсти, а взгляд поражал равнодушной официальностью... челюсти стражников были сжаты почти до скрипа зубов, а уж взгляд напоминал казённую печать.
Когда человек меняется постепенно, этого не замечаешь. И лишь рядом с этим лейтенантом Тэрн вдруг вспомнил, что Райк не всегда был таким. Просто за годы знакомства его зубы сжимались, сжимались, сжимались, а взгляд становился всё более жёстким, пока не вышел лучший воин ордена, которого всегда и всем ставили в пример, особенно Тэрну.
— Последний этаж. Камеры подследственных.
Из-за дальней двери доносилось громкое:
— Выпустите меня! Вы-пус-ти-те! Вы-ы-ы-ыпу-у-усти-и-и-ите-е-е! Выпустите меня! Выпустите, выпустите, выпустите!
Лейтенант поморщился:
— Эта из Эрнела. Скорей бы её казнили...
Стражник у камер простонал:
— Это невыносимо... — и голос его звучал почти по-человечески.
В голову пришла мысль:
— Лейтенант, может, отпустите его? Если он целыми днями это слушает, так и с ума сойти можно. А тут два офицера и кадет...
Райк и лейтенант снова переглянулись.
— Ваш кадет предлагает нарушить распорядок.
— Сами видите, никакой дисциплины.
— Почему его до сих пор не выгнали?
— Воинские показатели очень высокие.
— Я обязан буду доложить о его поведении.
— Вы всех нас очень обяжете.
Тэрн вздохнул и подошёл к стражнику у стены:
— Она так целыми днями орёт?
Тот мученически кивнул.
— Кошмар какой! — посочувствовал Тэрн и пару раз ударил его головой об стену.
— Эй, что ваш!.. — речь лейтенанта тоже оборвалась ударом.
— Это был очень глупый план, — пробормотал за спиной Райк.
— Что ж ты лучше не предложил?
Тэрн откинул окошко камеры. Внутри причёсывалась ладонью самая страшная девушка, что когда-либо видел Тэрн. Её сине-зелёные волосы были длиной до плеч с одной стороны и до уха с другой. Лицо её было раскрашено в разные цвета: голубой от глаз до бровей, сиреневый на губах и два красных пятна на скулах.
— Эй! Слышишь? Мы от Мизы. Она передала тебе вот это. Выпей.
Девушка вприпрыжку подбежала к окну.
— Да?! А что это?! Ой, какой вкус смешной!.. Ой... какой... вкус...
Она пошатнулась. Тэрн нервно покосился на Райка:
— Сколько шансов, что милая дочка градоначальника просто решила отравить соперницу?..
— Она же пробовала зелье.
— Может, у неё есть противоядие?
Девушка рухнула на пол. Тэрн вздохнул:
— Зачем вообще было её усыплять?..
Райк пожал плечами: он не обсуждал команды.
— Попробуй этот ключ.
— Не тот. Зачем им такие тюрьмы, если никто не нарушает закон?
— Тогда вот этот.
— Неа. Ты был в тех же городах, что и я? Правда, Кивиш — самый ужасный?
— Попробуй этот.
На сей раз дверь открылась: видимо, мышление Райка и впрямь совпадало с местным, как иначе он нашёл нужный среди пятидесяти одинаковых ключей?
Они нарядили пленницу в доспехи лейтенанта, благо, тот был некрупным. Шлем оставлял лицо открытым, так что пришлось смывать с девушки её ужасный грим. Стражников они закинули в камеру и там заперли.
— А она симпатичная, — изумился Тэрн. — Зачем же она себя так...
— В Эрнеле все девушки такие. Я думаю... они готовятся к войне, будут отпугивать прислужников Повелителя Мечей.
— О. Как-то я не подумал. Молодцы какие!
— Да. Это очень действенное оружие.
Они закинули руки девушки на плечи и медленно побрели к лестнице. Поднялись. Стражники потянулись к оружию — но медленно, слишком ошарашенные столь неуставной ситуацией.
— Заключённой удалось открыть замок и смертельно ранить стражника! Ваш лейтенант еле сдерживает её!
Стражи растерянно поглядели друг на друга. Броня у Тэрна и Райка была другого цвета и, видимо, даже офицер иного подразделения не мог им приказывать — а спускаться вниз они не имели права.
— Что говорит устав о случаях нападения на старших по званию?! — рявкнул Райк.
Стражники ломанулись вниз.
Тэрн торопливо запер за ними дверь. Разумеется, они не были этим довольны, но до следующего этажа их крики не доходили, а этот был чист.
— Давай скорее.
Они потащили девушку выше, повторив те же действия. Но дальше провернуть этот трюк бы не удалось: в тюрьме была лишь одна заключённая, и поверить, что с ней не могут сладить десять солдат, было сложно.
— Кто это? — заступил им дорогу один из стражников.
— Вашему лейтенанту стало плохо. Вы что, не вызвали врача?! Мы же отправляли к вам часового!
Они переглянулись. Тэрн отошёл от девушки, ближний стражник приподнял ей голову — но прежде, чем успел удивиться, получил апперкот от Райка. Райк прижал следующего стражника к стене и несколько раз ударил об неё головой. Это выходило у него ловко и совершенно естественно.
В отличие от Тэрна.
— Тревога! — успел крикнуть "его" стражник, прежде чем отправиться к остальным, но и этого было вполне достаточно.
Райк лишь вздохнул, но в его вздохе проскользнули: возмущение, презрение, разочарование, грусть, покорность судьбе и множество других чувств, уже не таких ярких. Тэрн вспыхнул, но на выяснение отношений не было времени.
Они подхватили пленницу под руки и рванули к выходу.
— Тревога! — повторили они слова стражников. — Заключённой удалось вырваться! Она уже на втором этаже, лейтенант ранен!
Стражники побежали туда, Райк дождался, пока они спустятся и снова запер дверь. Благо, была она довольно массивной.
— У него же второй комплект ключей!
— Я помню...
Райк придвинул к стене шкаф, подпёр его столом и оглянулся в поисках другой мебели.
— Давай скорее...




***

И Бог улыбнулся мне, И я был этому рад... И слышал, как в стороне Меня осуждает брат.

Олег Скобля          

— И всё же, Миза, странно, что господин градоначальник отправляет послом в Эрнел именно тебя. Да и к чему это посольство? Девушка нарушила закон, Эрнелу не должно быть до этого дела.
— Думаю, результат ему неважен, надо просто создать иллюзию доброжелательных отношений.
— Да, в таком случае лучше и вправду отправить тебя. Но твоя группа... господин градоначальник уверен, что они смогут защитить тебя в пути?
— Да. Тайр Инг — лучший кадет корпуса, а это и вовсе его наставник. И со мной пойдёт Ита Дэ из министерства отца на случай дипломатических сложностей.
Секретарь кивнул и — наконец-то! — поставил печать. Невероятных усилий стоило Тэрну не рвануть вперёд, но он всё же сумел дождаться, когда ворота распахнутся перед ними, открывая долгожданный путь к свободе; а потом — чеканя шаг, как это делал Райк, медленно вышел из города.
Идти так пришлось ещё долго, пока дорога не повернула за холм и в Кивише их уже не могли увидеть. Дальше шагали торопливо, но молча.
— Надо свернуть куда-то с дороги, нас скоро будут искать, — нарушил тишину Райк. Их разногласия были пока отложены.
— А мы не заблудимся в лесу? — Миза испуганно посмотрела на них.
— Мы — не заблудимся. И вас тоже выведем.
Тэрн молчал. "Если сейчас рвануть в лес, он ни за что меня не догонит. Не бросит он этих девчонок посреди дороги. И мешка у него два, а у меня один всего... Нет, надо броню снять, а то потом пока буду возиться..."
— Давайте оставим броню у дороги? До города близко, скоро найдут. А так нам ещё и воровство припишут.
— Зато так догадаются, что мы свернули, — возразил Райк.
— Можно оставить часть здесь, а потом дойти до развилки и оставить остальное по дороге на Завандр. А самим пойти в Эрнел. Они и так наверняка уверены, что мы из Завандра... но там очень сложно кого-то найти, это даст нам много времени.
Райк пристально посмотрел на него.
— Хорошо. Уж что-что, а убегать и прятаться ты умеешь.
В его голосе было такое отвращение, что обиделся бы даже Повелитель Мечей. Тэрн мужественно смолчал.
Он оставил свою броню там же: разбросал по краям дороги на некотором расстоянии. После этого не убежать стало уж совсем сложно. "Если сейчас рвануть в лес, если сейчас рвануть в лес!.. Он ни за что меня не догонит!.." — но Тэрн тоже не мог бросить девушек в такой момент. Их нагонят, окружат — а его не будет рядом, чтобы помочь, и один Райк будет стоять насмерть, но всё равно не сможет спасти бедных девчонок... и хотя, в основном, ему, конечно, хотелось помочь девушкам, где-то в глубине был и маленький червячок возмущения: как так! Он в таком случае окажется подлецом, а Райк — Райк! — героем.
Так что Тэрн тащился позади всех, прекрасно понимая, что когда их путь кончится и девушки будут в безопасности, Райк тут же поволочёт его в орден. И избежать этого никак не удастся: не зря же почти все его попытки побега разбивались именно о могучую грудь Райка.
Миза упорно старалась идти наравне с ними, хотя видно было, что для неё, горожанки, это очень нелегко. Спасённая ими девушка смотрела вперёд совершенно пустыми глазами, шла с той же скоростью, что и в самом начале пути и вряд ли осознавала хоть что-то. Шли долго, в основном, молчали.
— А твоя подруга скоро придёт в себя?
— Да... она... к утру...
Тэрн посмотрел на задыхающуюся Мизу, потом на бывшую узницу. Её взгляд был таким отрешённым с тех самых пор, как она очнулась; это выглядело бы довольно жутко, если бы Тэрн не видел пустые глаза так часто за время своего путешествия.
— Привал? — обернулся он к Райку.
Тот поглядел на Мизу и тяжело вздохнул:
— Да.
Они сошли с дороги в лес и выбрали полянку поудобнее. Райк спустил с плеча оба мешка (свой и Мизы), развернул им по спальнику, которые где-то добыла дочка градоначальника. Тэрн сделал то же.
— Я так понимаю, по законам Кивиша тебя должны казнить раз так десять?
Миза пожала плечами.
— Радуйся... что я оставила записку... а то вас бы обвинили во всём этом... и в похищении меня тоже.
— Да... — вздрогнул Тэрн. — Спасибо тебе. Кстати, а как зовут нашу заключённую?
— Альнивиранарила... или как-то так. Никогда не могла выговорить.
Она с трудом добрела до подруги и затолкала её в спальник.
— Альни! Спи. Спи-и. Закрой глаза.
Эрнелка понимала её с трудом, но в итоге Мизе удалось добиться нужного.
— А нам обязательно было поить её этой дрянью?
— Да. Она бы... ты... сам всё увидишь.
Миза торопливо поела и сразу же уснула.
Райк посмотрел на то, что в Кивише считали едой, потыкал серое месиво ложкой и опасливо попробовал. Тэрн увидел, как челюсти его сжимаются ещё сильнее (что означало: почти ломая зубы), а взгляд становится ещё жёстче. Видимо, по сравнению с этой дрянью ножка стула показалась бы пищей богов. Тэрн фыркнул:
— Пойду ягод каких-нибудь поищу.
Благо, было ещё не очень темно. Тэрн встал и потянулся, размял плечи. Райк очень внимательно смотрел на него.
— Пойди. Поищи.
Очень внимательно смотрел.
— Чего тебе?! — рыкнул Тэрн. — Я вернусь!
За время совместных дел и дороги вражда как-то забылась, но сейчас он ощутил, как внутри снова поднимается ненависть.
— Вернёшься. Надеюсь, на это твоей совести хватит.
Тэрн почувствовал, как воздух вокруг становится горячим, словно бы сдавливает горло. Он оскалился и произнёс — и почему-то вышло тихо-тихо:
— Да что ты знаешь о моей совести?
— Всё. И ты можешь разыгрывать хорошего человека перед кем угодно, но это никогда не сработает на мне... мерзкий, жалкий выродок.
Тэрн помотал головой; выдохнул, снова помотал головой.
— Я сейчас пойду. Наберу ягод. Потом вернусь. И если, когда я вернусь, ты скажешь мне хоть слово, эту ночь ты не переживёшь.
Райк молча проводил его взглядом.




***

Я молча к нему подошёл И долго смотрел в глаза. Сочувствия не нашёл И тихо ему сказал: "Я знаю, я виноват Пред Богом и перед людьми, Но ты — ты же мой брат! Ты хоть меня не кляни..."

Олег Скобля          

Тэрн успокоился, едва лишь скрылся в лесу. Он, насвистывая, собирал ягоды (больше в рот, чем с собой, но девчонки всё равно уже спали, а с кретином Райком делиться он не собирался). Комаров в Алиаре не было, и отмахиваться приходилось только от воспоминаний — но выходило даже хуже. Постепенно свист его становился всё тише, а взгляд — всё тоскливее. Вскоре Тэрн не выдержал и бессильно опустил руки. Ощущение было как после Завандра: без веры, без сил, без стремлений. Тэрн закусил губу.

...Тэрн закусил губу. Не выйдет, высоко слишком!.. Нет, нет, нельзя так думать. Не зря же готовился столько дней! Хотя сарай и часовня, на которой он тренировался, были ниже... а и на них едва запрыгнуть получалось... Нет, должно выйти. Должно!
Он встал на кучу барахла — всего, что смог незаметно стащить, — и потянулся вверх. Не достал до края совсем чуть-чуть. Тэрн встал на цыпочки так, что было уже больно: удалось зацепиться за край стены кончиками пальцев — но этого всё равно было слишком мало.
Он обречённо сполз по каменной кладке. Додумались же такие гладкие стены делать... Что же сюда ещё подложить... Ладно, сейчас с разбегу попробуем...
— Тэрн?!
Он вздрогнул.
— Ты что делаешь?!
— А ты не видишь, что ли... — он тяжело вздохнул, зная, что сейчас будет.
— Слезай.
Тэрн послушно спрыгнул и уставился на траву. Райк подошёл ближе, встряхнул за плечи, заставил поднять голову. Взгляд его был — обеспокоенным, неверящим, испуганным.
— Ты куда собрался? Ты с ума сошёл?!
— Мне здесь не место. Я не герой из Пророчества, — пробубнил Тэрн мысль, что столько раз прокручивалась в его голове.
— Опять ты за своё! — ещё улыбаясь, заметил Райк. — Думаешь, наставник стал бы тратить время, если бы всё не совпадало? Пойдём, не выдумывай. Тебе завтра рано вставать.
— Ты не видишь, что ли?! — Тэрн дёрнул плечами, стряхивая его руки. — Это не моё! Я здесь чужой!.. Хотя как ты можешь видеть, здесь же времени подумать не дают... здесь дышать некогда... Почему я должен так жить?
— Потому что это твоё предназначение. Никто, кроме тебя, не может этого сделать — значит, ты должен.
— Опять я должен?! Опять?.. Когда ж мне хоть кто-то должен будет?!
Райк потряс головой. Тэрну было четырнадцать, и разница в три года была ещё очень заметна — к тому же, Райк гораздо больше занимался именно физическими тренировками, так что сейчас он горой нависал над Тэрном.
— По-твоему, тебе одному тяжело? — тихо спросил он. — Здесь все тренируются не меньше тебя! И большинство из нас погибнет в этой войне — просто чтобы позволить тебе добраться до Повелителя Мечей!..
Тэрн упрямо мотнул головой.
— ...А преподаватели?! Орден был построен для таких, как ты! Сюда годами собирали лучших учителей Алиара — чтобы готовить тебя! Жители всех городов налоги платят — на твою будущую армию, на обед твой ежедневный, на одежду твою!.. И что теперь?! Скажешь всем, что тебе скучно? Что мы можем расходиться?!
Тэрн взмахнул руками: дело было не в этом. Всё это вообще было неважно.
— Это неправильно! Я не должен вести никакие армии, я не должен сражаться с Повелителем Мечей, здесь всё неверно — я это чувствую.
— Я тоже чувствую, — поддержал Райк. — Чувствую, что ты трус и подлец...
Он отступил на шаг, потом встряхнул головой:
— Опомнись, Тэрн! Это же твой долг — спасти наш мир! Всех здешних людей!
— Да плевал я на людей!
Тэрн взрогнул, когда так непривычно сверкнули глаза Райка, — но и это не подготовило его к мощной пощёчине.
Тэрн ошарашенно дотронулся до щеки. Они были друзьями. Братьями. Равными. Он... не ожидал.
Повисла злая, колючая тишина.
— Иди в свою комнату — или я ударю тебя ещё раз и буду бить до тех пор, пока ты не сможешь только скулить.
Тэрн помотал головой. Его не пугали угрозы (хотя Райк был более чем способен их исполнить), просто сил вдруг не осталось на спор, даже на единую фразу. Он развернулся и побрёл к спальням. Стоило ему замедлить шаг, Райк толкал в спину — и так было до тех пор, пока они не оказались у самой комнаты. Тэрн положил ладонь на ручку двери и, не оборачиваясь, пробормотал:
— Если бы ты был моим другом, если бы ты обо мне заботился — ты бы хотя бы попытался понять.
Райк ответил почти с ненавистью:
— О, поверь мне: я о тебе заботился. И другом твоим я — был.
Тэрн молча толкнул дверь. Уже когда она захлопнулась, до него донеслось:
— Если я не увижу тебя за завтраком, я сам найду тебя в этом лесу. И я сделаю так, чтобы бегать ты не смог весь следующий год. Ублюдок!





Главы 2-3.
Главы 3-4.
Главы 4-5.
Глава 5.
Глава 6.
Глава 7.
Финал.
 

@темы: Игры: Fable, Игры: Тургор, Творчество: Алиар, Игры, Творчество

---

В который раз мне сохранили жизнь - в дороге в небо снова отказав.

Я так редко пишу о реальной жизни, что кажется, будто в в ней ничего интересного не происходит. Собственно, так оно и есть. Это же вопрос отношения.
И я немного знаю людей, которые могли бы с таким искренним безразличием отнестись к тому, что чудом не угорели за ночь, - по пробуждению затушить одеяла, проветрить комнату, вздохнуть над убитым диваном и пойти спать дальше.
Почему мои произведения порой выглядят неэмоциональной констатацией факта? Да потому как что ещё тут сделать, кроме как констатировать факт.
И не спрашивайте меня, как я ухитрилась спалить одеяло. Ладно. Меня год уговаривали попробовать электрическое, подогревающееся; я не хотела, так как боялась, что оно сгорит, хотя мама и использует их уже несколько лет. Что ж, как говорится, мысль материальна. У меня лёгонькие ожоги на левой ноге, но они не идут ни в какое сравнение с теми постоянно лопающимися кровоточащими пузырями, что держались на пальцах полмесяца после того, как я пролила на себя подогретый чай.

В любом случае, благодарю тебя, мой Ангел-Хранитель: не все уроки ещё пройдены, и проще добить ту сохранёнку, где основной квест на середине, чем в который раз начинать новую. Родители очень радуются.

---

Это реферат. Просто реферат.

Это такое странное чувство, когда ты видишь, как на разных парах твои одногруппники спят, играют в телефон и постоянно глядят на часы - а потом выходишь ты и все полтора часа каждый смотрит на тебя. Каждый! Те, кто все пары слушал музыку; те, с кем ты в плохих отношениях - уже второе выступление я вожу взглядом по аудитории и я ни разу не вижу, чтобы кто-то не слушал.

Дальше.

Люди кивают, люди смотрят мне в глаза; когда я говорю: "Я могу сказать ещё то-то, но это не входит в тему моего реферата, так что решайте", - с разных сторон говорят, чтобы я продолжала.
Второй раз я по-настоящему готовлю выступление, и второй раз меня так слушают. В первый меня это настолько шокировало!.. Я ведь всегда панически боялась выступлений, шла на что угодно, лишь бы не стоять перед публикой...
Это изумительно, когда преподаватель по привычке или почувствовав свой авторитет ущемлённым, пытается перетянуть одеяло на себя, но слушают больше тебя, и его просят не мешать.
Это чудесно, когда ты идёшь к выходу и каждый из группы, с кем ты сталкиваешься, говорит, как ему понравилось и что именно понравилось. Опять же - каждый!
Преподаватель сказал, что это первый настоящий реферат с момента основания вуза. И что мне надо было идти в театральный, я бы заткнула за пояс всех - правда, это он сказал вначале, потому что потом мы весьма не сошлись во мнении.
Он - фрейдист, считает, что нет ни духовности, ни морали, ни любви, ни нравственности... И я спокойно отвечала: "Со всех сторон нам стараются навязать нам эту точку зрения. Но если бы человек был лишь животным, нам не было бы так больно, когда нас бросают любимые. Мы не переживали бы так, когда мать говорит: "Ты плохой сын (или отвратительная дочь), зачем я вообще тебя родила!" Мы не рыдали бы над смертью своей собаки... Можно говорить, что мы переживаем не из-за того, что девушка ушла, а из-за того, что нас бросили, мы плохие", - но всегда можно подобрать ситуацию, в которой с точки зрения биологии переживать не из-за чего, а душа болит.
И он снова мне возражал, а я так же спокойно кивал, и он приводил свои аргументы, а я свои и говорила - нет, это не объективная истина, это лишь одно из мнений; нет, всё не так, вы утрируете. "И я тоже утрирую. Любой выступающий всегда врёт и подтасовывает факты, - это к группе. - Вы думаете, я вам не вру? Вру, вру! Развешиваю лапшу на уши! Но я не хочу, чтобы приняли мою точку зрения. Я хочу чтобы вы подумали и решили, что есть правда для вас, а не позволяли навязать вам что бы то ни было".
И после моего выступления ко мне подходили люди и говорили, что больше всего им понравилось, как спокойно я стояла на своём. И что в итоге они согласны со мной, и что я обосновывала своё мнение куда лучше.
Хотя вообще преподаватель - молодец... во всём, кроме одного: я с самого начала предупредила его и группу, что болею и мне тяжело говорить, кроме того, меня легко сбить с мысли. Поэтому сказала, что буду делать перерыв после каждой части работы, чтобы выслушать вопросы и возражения, - и очень попросила меня не перебивать. Я тренировалась дома, самая полная версия моего выступления занимает 20 минут. Из-за его комментариев оно растянулось на 1,5 часа. И я понимаю его желание поучаствовать, он же преподаватель, ему тяжело уступать "паству" - но иногда это было так долго и неуместно! Например, он рассказывал по памяти несколько страниц обсуждаемого произведения (предмет - психология, разбили классическую пьесу), зачем, чтобы показать, как хорошо помнит? Я восхищена, о чём ему и сказала. Но зачем было делать это?.. Тем более, что я попросила быстренько рассказать и уйти...
И я знаю, что бывает с теми, кто переспорил преподавателя.)) Но он среагировал нормально, быстро вернулся в прежнее самоуверенное состояние - что чудесно.

Цель поста - не похвастаться, какая я молодец, как здорово выступила: это и вполовину не моя заслуга. Цель - похвастаться, какая у меня чудесная группа и как ей хорошо рассказывать.
И я смогла донести до них свою мысль, и теперь они не будут принимать на веру все его слова - что и было главным. И я рассказала им, какие они хорошие... я всегда пользуюсь такими выступлениями, чтобы сказать, какие люди хорошие.)

Но основное, почему я считаю, что выступление удалось: моя группа не читает книг вообще никогда. Все, кроме меня и Андрюши. А тут у меня сразу забрали книгу и на неё уже очередь. Одни сказали, что никогда не читали, но я так рассказала, что будто прочли, другие - что теперь просто не могут её не прочесть и не посмотреть; сами выспросили название и годы экранизаций! Они очень хорошие люди.
Если это не показатель успеха - я не знаю, что им является.

А вообще, просто изумительно, чего можно достигнуть с божьей помощью.Только подумать, что утром меня трясло и я не могла сказать предложения без кашля.

@темы: Жизнь

---

Поздно зовёте, друзья, я сама себе незнакома...

Это хороший и важный пост, но слишком длинный.

Мне кажется, -- нет, я знаю точно, -- что если бы я-нынешняя встретилась с собой-недавней, они не только не сошлись бы, но просто не поняли бы языка друг друга. И, знаете, разошлись бы с глубоким неприятием, постаравшись забыть об этой нелепой встрече. Разные вкусы в музыке, одежде, еде, разное (противоположное!) нравится в людях, а если сводить их в театр на одну и ту же постановку, их рассказы о ней будут совершенно различными. Всё воспринимается иначе! Люди, события в жизни. Зачины большинства книг и фильмов кажутся совершенно нелепыми, высосанными из пальца -- и я говорю не про обычный бредомейнстрим, а про классические произведения...
Если с собой-полгода-назад я ещё могу найти общие черты -- как с дальним родственником, знаете, можно найти общее, но лишь если задаться такой целью, -- то чем глубже в прошлое я смотрю, тем большее недоумение вызывает у меня эта девушка.
Я бы поняла, если бы в моей жизни произошло что-то особенное, но ничего не произошло. Ничего. Вообще ничего!.. Да, да, конечно, я перевелась в другой вуз, устроилась на работу, ушла с работы, ещё что-то было -- но я вижу, что это как раз последствия внутренних измений... причём последствия побочные, неважные.
Это трудно увидеть по дневнику, потому что я перестала писать сюда что-либо значимое, и даже если начинаю, то стираю. Например, была запись, что я не могу общаться с людьми, что думала, это пройдёт, но оно лишь усиливается, и в моёи Избранном осталось 5 человек, большинство из которых пишут раз в два месяца, а встреча с любым прежним другом мучительна и неинтересна, и это совершенно не понятно: я хорошо отношусь к этим людям, я очень люблю разговаривать, но мне не о чём с ними говорить. А теперь я, наконец, поняла. Конечно, я не могу с ними говорить! Раз я даже сама с собой поговорить бы не смогла...

Я бы процитировала строки в духе: "Ведь я -- это уже не я", -- но я знаю, я вижу, что это как раз я. Я знаю, что мне нравится, чего я хочу, какой я хочу быть и что для этого надо менять. А то, чем я была всё это время... было запутавшимся и очень несчастным, потому что не знало, кто оно.
А иногда чувствую, как делаю шаг обратно. И это настолько ужасно! Потому что я снова не знаю, куда идти, что делать, во что верить. Но дело не в этом. А в том, что я очень боюсь стать прежней. Настолько, что резко отвергаю, прямо отбрасываю от себя книги, фильмы, песни, которые ведут обратно. Я практически вычистила свой плеер от всей прежней музыки. Удивительно! Раньше приходилось изголяться, чтобы хоть песенку втиснуть, а сейчас, даже после заливки нового, четверь плеера пуста и это не чувствуется...
Но главное другое. Я не могу поддерживать отношения с прежними людьми. То есть, я по-прежнему знаю, что они отличные, замечательные люди, и я знаю, что можно было бы найти общие темы для разговора, общее во взглядах -- и это будет совершенно иным, но... я боюсь искать. Боюсь, что они будут говорить о прежнем, или удивляться, как я изменилась, или крутить пальцем о виска, -- настолько боюсь, что мне проще просто прекратить отношения. Не потому, что эти люди плохие или разонравились мне. Просто сейчас слишком неустойчивое положение, очень легко сбить обратно.
Похоже, этот страх второй из причин, по которой я пришла к этому -- отписалась почти от всех. [Ещё в паре случаев то, что отношения были бесперспективными (человек отвечал с раза на третий), но таких случаев действительно мало.]

Я не хочу говорить, что именно изменилось: во-первых, опять-таки, боюсь поколебать свои убеждения, их и так достаточно нелегко сохранять; во-вторых -- я сама точно не знаю.

Всех, с кем и вправду когда-либо общалась из ПЧ, я знаю как понимающих и порядочных людей. Поэтому я хотела бы, чтобы если что-то в моём поведении вызвало у вас недоумение и неприятие, вы бы просто тихо-мирно от меня отписались, не провоцируя конфликт и не переступая через себя (я пробовала поступать так в этих случаях и это всегда заканчивалось плохо). Я уверена, что вы всё равно недооцениваете, насколько я изменилась -- просто поверьте. И дело в том, что я хочу меняться и дальше в эту же сторону.
...Я хотела бы, чтобы, если что-то не так, вы бы просто тихо-мирно от меня отписались, и не обижались, если я сделаю то же. Если получится -- я вернусь, когда буду твёрдо стоять на земле и уверена в своих убеждениях. Если на тот момент вы уже не будете рады меня видеть... что ж, очень жаль, что наши пути разошлись; я благодарна за то, чему вы меня научили и за то, что вы были рядом. Это не пустые слова, я всегда очень ценила время, проведённое с вами.
Всё это касается тех, от кого я уже отписалась, и тех, от кого, возможно, предстоит.

@темы: Жизнь